Дженет знает, что дела плохи, но не знает насколько. Она молится, чтобы Уолтер как-нибудь выплыл. Полли зачитывает вслух торжествующие письма, еженедельно поступающие от Джона Джетро из Канады. Он пишет мелким почерком, сначала по строкам, а потом поперек, по экономной привычке того времени, поэтому разбирать его послания очень трудно. И в каждом письме он настаивает, чтобы Уолтер с семьей переселились в Канаду. Спрос на уголь, кажется, временно упал, но рано или поздно обязательно возрастет; здесь масса других возможностей, и человек с талантами Уолтера устроится тут в две недели и будет процветать.
Может, прекрасный пьянящий воздух Канады обманчиво хорошо действует на легкие Джона Джетро? В своих описаниях новой страны он явно поэтичен.
(21)
И его послания действуют. Уолтер уже видит, как он формулирует это про себя, роковую надпись на стене. Библейские выражения не утешают. «Мене, мене, текел, упарсин: ты взвешен на весах и найден очень легким». И правда, Уолтеру не хватает нескольких сотен фунтов, взять которые решительно неоткуда. «Исчислил Бог царство твое и положил конец ему». Вот так, значит, Господь вознаграждает человека за исполнение обещания, данного умирающей матери. Не будем роптать на Его волю. «Разделено царство твое и дано мидянам и персам». Это, конечно, тоже вскоре сбудется, ибо мидяне и персы Траллума, сами стесненные в деньгах, начнут действовать, чтобы получить хоть часть долга. Короче говоря, банкротство неизбежно. И после этого позора, повторяющего и усугубляющего позор Сэмюэла, – может, в Новом Свете измученный жизнью человек найдет врачевание для своего сердца?
Уолтер рассказывает обо всем жене, а она, как всегда, уповает на лучшее.
– О милый, даже если мы ничего особенного не добьемся в Канаде, там откроются замечательные возможности для мальчиков, – говорит она мужу в постели, в тесной спальне над лавкой.
Для мальчиков, ну конечно. Я знаю, что не в характере викторианцев слишком беспокоиться о судьбе девочек. Элейн и Мод поступят, как положено хорошим дочерям, – найдут себе хороших мужей вроде Уолтера и будут жить счастливо, хоть и в бедности, до скончания века.
Родители думают, что их тайна непроницаема, но они не учли характера Родри, который в четырнадцать лет уже такой долгодум, что его отцу и не снилось. Родри знает: отец уже сделал первые шаги по пути, ведущему на страшные ступени ратуши, и объявил официальный перечень своего имущества, которое пойдет на погашение задолженности кредиторам. Невинный Уолтер, честный Уолтер считает, что в этот список следует внести все до последнего пенса, до последнего фартинга. Но Родри думает иначе. Как только опись оформлена, Родри принимается за дело. Он знает, что так можно – его школьные товарищи подслушали разговоры своих родителей. Банкротство не происходит как гром среди ясного неба. Уолтера слишком уважают в городе, слишком сочувствуют ему и не станут торопить события.
И потому в базарные дни Родри смывается из школы, расшатавшейся под управлением Тони Джонса, снует среди толп и требует к ответу фермеров, задолжавших за два, четыре, иные – за целых шесть костюмов: «Простите, мистер Томас (или Джонс, Уильямс, Гриффитс и так далее), мистер Уолтер Гилмартин желал бы перемолвиться с вами словечком, сэр, сегодня до конца дня, если вам не трудно». И должники, прекрасно зная, откуда дует ветер, в самом деле часто заходят перемолвиться словечком с мистером Уолтером Гилмартином и платят ему что-нибудь, хотя, как правило, и не всю сумму долга. Они не мошенники, не жулики, просто не любят расставаться с деньгами, раз уж деньги у них в кои-то веки появились.
– Родри, я этого не потерплю. Это нечестно, и ты сам прекрасно знаешь, что это нечестно. Я не могу объяснить почему – пока не могу, – но со временем ты узнаешь, что все мои деньги, из какого бы то ни было источника, должны отправиться в определенный фонд. Я сейчас не в том положении, чтобы собирать долги. Твое поведение меня позорит.
– Патер, это по закону. Если закон такое позволяет – зачем выдумывать какие-то угрызения совести? То, что ты получаешь сейчас, ты уже не обязан вкладывать в этот самый фонд. Это твои деньги, и все тут. Патер, будь благоразумен. Не воображай, что ты обязан сделать больше, чем требуется по закону.
Они так и не называют происходящее открытым текстом, но Уолтер нехотя следует совету сына-долгодума, хоть и не признается в том даже под страхом смерти. Это младшие поколения должны слушаться советов старших, а не наоборот.
Так что в семье наконец появляются небольшие деньги. Ланселоту и Родри покупают самые дешевые билеты на корабль, идущий из Ливерпуля в Монреаль. Уолтер, Дженет и девочки последуют за ними, когда смогут. Собранных денег хватит ровно на билеты в Канаду для всей семьи. Только сначала Уолтер должен проделать унизительный путь по ступеням ратуши. День уже назначен, и этого не изменить.
Добродетель рождает Трудолюбие; Трудолюбие рождает Богатство. Но откуда – от Чьей руки – в цепочке возникает банкротство? Возможно, у Гераклита нашлось бы, что сказать по этому поводу.
(22)
Последний раз я вижу мальчиков на палубе парохода «Ванкувер». На этой части палубы теснее всего, поскольку она отведена пассажирам третьего класса. Ланселот бледен; холодные глаза эмбриона госслужащего влажны.
– Слушай, Ланс, они у тебя в надежном месте?
– Кто у меня в надежном месте?
– Пять фунтов. Ну, те деньги. Матер зашила их в подкладку твоей куртки, ведь так?
– Я хочу их частично потратить. Шесть пенсов, наверно. На кораблях все очень дорого. Но мне нужно выпить джинджер-эля. Мне совсем нехорошо.
– Ой, возьми себя в руки. Думай о Канаде.
– Что думать? Я про нее ничего не знаю.
– Ну, думай про тот плакат, что мы видели на вокзале. Ну знаешь, где нарисован крупный мужчина в модных брюках, озирающий поле колосьев.
– Не помню такого.
– Не можешь не помнить. Такое не забудешь. Огромное поле. Больше всех замковых владений. Одно сплошное поле. Канада, она такая. Вот увидишь, там будет просто здорово.
IV
Строитель
(1)
Неужто я наконец понял, что это за кинофестиваль, составленный, похоже, исключительно для меня? Может, я глуп? До меня только сейчас дошло: что бы там ни смотрел Аллард Гоинг, что бы он ни писал для «Голоса колоний», я вижу нечто глубоко личное. Если я не сошел с ума окончательно, передо мной разворачивается краткое изложение опыта моих предков, запечатленное в повествовании – таком связном, какой никогда не бывает реальная (как мы ее называем) жизнь. Но почему? Может, это случается со всеми после смерти? Не могу сказать. Я знаю только, что это происходит со мной: видимо, Гейджи и рыжие Гилмартины – о ком я знал немного, в лучшем случае имена, и вообще не думал, поскольку они давно умерли, – живут; и видимо, они совершили многое, чем я могу гордиться, – я, который при жизни вообще не вспоминал о своих предках и никогда не ожидал, что буду ими гордиться.
