(7)
– Оглядываясь, я вижу, что у меня был выдающийся послужной список. Я не только строил, но и помогал другим строителям. Поверишь ли, Гил, я единственный на всю округу умел вывести лестницу. Даже самую паршивую – ну знаешь, такую, которая вставлена между двумя стенами. Другие строители возились, мучились – и выходило, что верхний подступёнок кончается слишком высоко, или сама лестница такая крутая, что больше похожа на стремянку, или ступени слишком узкие – а это для стариков смертельно. В общем, ты не поверишь, что они творили даже при таких простых расчетах. Потому что, понимаешь, они были просто плотники. Только полный глупец мог бы назвать их строителями, не говоря уже – мастерами вроде меня. И я им предлагал: «Если хотите, я спроектирую вам лестницу и возьму за это двадцать пять долларов», и они отшатывались, будто их ножом пырнули. Но кто не хотел, чтобы лестница выглядела позорно, те платили. Я только на этом в свое время зарабатывал до ста долларов в месяц.
Но у каждой карьеры есть свой зенит, и мой наступил, когда веслианские методисты решили обойти англикан и католиков и построить себе лучшую церковь в городе. На методистов всегда смотрели сверху вниз, считая их бедняками, но времена переменились, и теперь к конгрегации принадлежало несколько богатейших людей города. И они хотели большую, красивую церковь. И конечно, они пригласили архитектора.
Надо сказать, он неплохо справился. Проект был в стиле, который сам архитектор называл мавританско-готическим. «Готический» означало, что он повсюду навтыкал арок и колонн, хотя арки были только для красоты, а колонны ничего не поддерживали. Еще там был крытый портик, и колокольня, и апсида, и зубчатая штука сбоку колокольни, которую он назвал сарацинской.
Пока мистер Макомиш это произносит, мне показывают церковь. Время придало ей некоторый шарм, хотя на самом деле это кошмарное нагромождение ненужных украшательств. Прошли годы, и все стили, намешанные в этом архитектурном ирландском рагу, наконец слились в один: это методистская церковь викторианской эпохи, и ничем другим она быть не может. Кажется, что она выдержит даже взрыв атомной бомбы, а снос ее обошелся бы в целое состояние. Я вижу табличку Фонда исторического наследия; она гласит, что эта церковь – памятник архитектуры. От гордого храма, возведенного на деньги богатых прихожан, до архитектурного кошмара, от кошмара до сокровища отечественной культуры – и всё меньше чем за сто лет. Вот подлинно канадская история.
– Архитектор был образованный человек, во всяком случае для архитектора, но клиенты его не были образованными людьми; они были влиятельными людьми. И кончилось это плохо. Ему позволили делать все, что заблагорассудится, снаружи церкви, но внутри – другое дело. Они хотели сделать наклонный пол, а он сказал, что в церкви такое не положено. Он хотел сделать центральный широкий проход, а они удивились: это еще зачем? Вы думаете, мы тут будем процессии устраивать? Мы вам не католики. Он хотел поставить стол для причастия прямо посреди апсиды, а им это не понравилось: фокусом в церкви должна быть кафедра проповедника и никак иначе. Амвон, с которого звучит Божье слово, обращенное к народу Божьему. Но как же традиции, заикнулся он, а они ответили: какие еще традиции? Вот наши традиции, прямиком от Джона Весли, и мы знаем, что нам надо. Он поместил хор в задней части храма, наверху – на галерке, представляешь, – и орган запихал туда же. Старейшины только расхохотались. Слушайте, сказали они, в хоре поют наши дочки, и мы хотим видеть, как они поют. И мы не для того платим втридорога за орган фирмы «Братья Касаван» с регистром для арфы, регистром «эуфониум» и даже штукой, которая стучит, как барабан, и кто знает чем еще – чтобы прятать его на галерке.
Архитектор, конечно, надулся и вроде как намекнул, что они невежды. Можете себе представить, как это понравилось старейшинам церкви, из которых любой мог бы купить его с потрохами и даже не заметить расхода. В итоге она вышла такая, какой положено быть протестантской церкви, с амвоном посреди того места, куда все смотрят, а за амвоном – стена из прекрасных органных труб, чисто декоративных, конечно, поскольку настоящие, из дерева и металла, прячутся за ними, а чуть ближе амвона – дугообразные скамьи для хора, чтобы конгрегация могла получше разглядеть хористок и прикинуть, сколько стоят их шляпки, и орган – в оркестровой яме, расположенной еще ближе, так что макушка органиста торчит из-за красной занавесочки. И тут случился главный скандал.
Все вышло из-за резного украшения – оно должно было идти поверху над органными трубами, образуя этакий навес над амвоном и скрывая прожектора, которые светили из-под потолка на проповедника. Архитектор запланировал сделать эту штуку из резного дуба – резать тоже должен был я, – и он решил украсить ее надписью Ad Majorem Dei Gloriam на фоне резного узора из листьев.
Латынь! Прихожане орали и визжали так, что, пожалуй, в Гамильтоне было слышно. Латынь! В веслианской методистской церкви! Шум поднялся такой, будто сам папа римский собрался в ближайшее воскресенье захватить храм. Конечно, это значило всего лишь «К вящей славе Божией», но выглядело совершенно не к месту. Вышел ужасный скандал, и архитектор бросил проект.
«Вот Бог, а вот порог», – сказали старейшины, но, слегка поостыв, поняли, что интерьер церкви не закончен, а архитектора-то у них и нет! Конечно, те, кто не потерял головы, знали, что делать. Позвать меня, чтобы я достроил церковь и при этом сделал все как следует.
Архитектор смылся вместе со всеми чертежами, но меня это не волновало. Ни на йоту. Я умел чертить не хуже его, и через две недели представил проект интерьера, который полностью устраивал конгрегацию. И меня тоже устраивал.
Видишь ли, я был виртуозом по лестницам и давно хотел построить такой амвон, с двумя лестницами, слева и справа, чтобы проповедник мог выбирать, по которой подняться наверх. Подняться по одной, а спуститься по окончании проповеди – по другой. Очень элегантно, и никакого католического духа. Старейшины клюнули. Они не знали, как дорого могут обойтись такие отдельно стоящие лестницы! Но старейшины теперь ели у меня из рук, потому что я заменил слова на этой резной штуке над амвоном, и теперь они гласили: «Господь – во святом храме Своем: да молчит вся земля пред лицом Его!»
[22] Весьма уместно и не противоречит методистскому вероучению.
Вот это я и построил. Из лучшего красного дерева, никаких подделок, никакой сосны, замазанной киноварью. А перила изогнутых лестниц соединены в скрытый «ласточкин хвост» – ты такого никогда не видел и не увидишь, потому что он скрытый. А резное украшение! Я клянусь, оно одно у меня заняло не меньше месяца, потому как надпись была самыми что ни на есть фигурными готическими буквами и так оплетена листьями, что не враз и прочитаешь. Я даже деревянного голубя вырезал, прямо над амвоном, среди листвы. Злые языки говорили, что кажется, будто голубь сейчас капнет проповеднику на лысину, но их надлежащим образом обличили в том, кто они есть, – злые языки, и все тут. Это было подлинное чудо.
И первая служба в новой церкви стала вершиной моей карьеры. Я там был, в сюртуке, и в нужный момент преподнес чертежи – не все чертежи, они, вместе взятые, весили не меньше английского центнера
[23], но несколько листов в сафьяновой папке – проповеднику, и он их благословил и произнес очень приятную речь, в которой славил меня как великого христианского строителя. В тот день мне пришлось вколоть себе побольше лекарства, скажу я тебе, а не то я свалился бы в обморок прямо в церкви от огромной важности события.
