Университет Торонто занимает большую территорию, на которой весьма беспорядочно разбросаны здания составляющих его колледжей и факультетов. Нюхач направляется на восточный конец кампуса, проходит мимо Папского института истории Средних веков и приближается к колледжу Святого Михаила. Но почему? Что ему понадобилось в католической части университета? Он точно не знает, куда идет, и лишь после нескольких проб и ошибок и множества расспросов оказывается у дверей частных апартаментов неустрашимого отца Мартина Бойла, директора колледжа и члена василианского ордена
[76].
Нюхач ожидает суровости, сдержанности, приличествующей священнослужителю. Но отец Бойл открывает в тренировочном костюме, энергично растирая лицо и голову полотенцем.
– Входите! Вам повезло, что вы меня застали. Я выходил на вечернюю пробежку. Я без нее не могу, понимаете. Если человек проводит весь день за столом или в аудитории у доски, он должен глотнуть воздуху или умереть. Если бы я не бегал, меня бы через месяц отнесли на кладбище. Так чем могу служить? Мистер Гоинг, верно? О да, я читаю ваши статьи. Я стараюсь следить за кино. И театром. В театр я попадаю не так часто, как хотелось бы, но в кино выскакиваю по возможности. Телевизор терпеть не могу. Сплошной мусор, и все бормочут. Итак, чему обязан вашим визитом?
– Святой отец, я хочу исповедаться.
– А?! Ну что ж, давайте не будем торопиться. Сначала поговорим немножко. Не хотите ли выпить? Боюсь, у меня только ржаной виски. Содовой воды или из-под крана?
Отец Бойл спокоен, хоть и радушен; похоже, ему не впервой иметь дело со странными кающимися. И впрямь, он прославился историей почти двадцатилетней давности, когда три негодяя застрелили четырех полицейских при ограблении банка. Отец Бойл навещал бандитов в тюрьме, обнаружил, что все они католики, и привел их к полному покаянию, прежде чем сопроводить к подножию виселицы – ибо в те времена подобных преступников еще вешали. Его везде восхваляли как друга тех, у кого нет друзей, и я знал, что Нюхача привело сюда утонченное чутье драматурга. Благородное лицо, копна седых волос, густые черные брови – внешность отца Бойла полностью соответствовала представлению театрального критика о великом служителе веры.
Небольшой разговор в понимании отца Бойла занимает не меньше получаса, и за это время он выпивает несколько стаканов виски и безостановочно курит, не переставая слушать. Наконец он подытоживает:
– Мистер Гоинг, мне вас искренне жаль, и я буду за вас молиться. Но я уверен, вы сами понимаете, что я не могу принять ваш рассказ в качестве исповеди. В том смысле, в каком я понимаю это слово. Ваш рассказ – не то, что я могу выслушать как священник от имени Господа и простить от Его имени. Исповедь – особое таинство, явно определенное Церковью и происходящее только внутри Церкви. А вы, вы сами сказали мне, что даже не крещены; хотя при обычных обстоятельствах я бы мог отнестись к этому менее серьезно, это значит, что вы никогда не задумывались особо о вопросах духа и за вас никто о них не подумал. Я не хочу быть буквоедом, но вы должны понимать, что у Церкви есть свои правила, и у Бога тоже. Поэтому, как я уже сказал, я вас выслушал, и мне вас очень жаль, и я буду за вас молиться. Но я не могу предложить вам отпущение грехов от Божьего имени. Это попросту невозможно.
– Тогда что мне делать? Я в отчаянии! Господи, я покончу с собой!
– Но-но, вот только этого не надо. Это означало бы громоздить Пелион на Оссу
[77] и грех на грех. А вы сейчас увязли во грехе прочно и глубоко, так что не усугубляйте. Посмотрите на дело серьезно. Самоубийство и так ужасно, но еще оно по большому счету легкомысленный поступок, попытка нарушить великий порядок жизни. Пролезть вне очереди, так сказать. Нет-нет, у вас есть выходы и получше.
– Но какие? Вы меня отвергаете. Я надеялся на понимание и сочувствие.
– Милый, все понимание и сочувствие, какие у меня есть, – ваши, так что забудьте эти глупости насчет того, что вас отвергают. Это газетная психология. Я ищу какой-нибудь способ, чтобы вам помочь… Погодите. В Православной церкви есть метод, мы сами им не пользуемся, но раз вы, насколько я могу судить, не принадлежите ни к какой определенной церкви или конфессии, вдруг он вам да поможет.
– Да?..
– Если вдуматься – возможно, это как раз то, что надо. Драматичный поворот. Должно вам понравиться как любителю театра.
– Я прошу о помощи – со всем смирением, какое у меня есть.
– Хорошо. Тогда вот что. У вас есть враг?
– Враг? То есть человек, который меня ненавидит? Хочет меня прикончить?
– Человек, который раздавил бы вас, если бы ему это сошло с рук.
– Ну… конечно, у меня есть профессиональные конкуренты. Постоянная зависть. Вы наверняка знаете, что за люди литераторы. Но чтобы меня хотели раздавить… что-то никто не приходит в голову.
– Хорошо, давайте попробуем с другой стороны. Ненавидите ли вы кого-нибудь? По-настоящему, всеми фибрами своей души и всем сердцем. Стоит ли кто-нибудь у вас на пути?
– А! Ну что ж, в таком аспекте я могу назвать кое-кого.
– Очень хорошо. То есть плохо. Вот что я сделал бы, будь я православным священником – конечно, я таковым не являюсь. Я бы велел вам пойти к этому человеку, опуститься в самые глубины смирения и рассказать ему то, что вы сегодня рассказали мне.
– Но… но ведь он наверняка выдаст меня полиции!
– А я не выдам, и вы это знали! Ведь так? Вы жаждали прощения. Чтобы вам простили преступление – потому что это именно оно и к тому же самое первое преступление, осужденное Господом. Вы убили человека! Непреднамеренно – убийства часто непреднамеренны, – но все же вы украли у своего ближнего жизнь, дарованную ему Богом, и тем самым отвратили исполнение Божьего замысла. Подумайте только! Каин восстал! Самый тяжкий грех во всей Книге! И вы хотели, чтобы я молчал о нем, храня тайну исповеди! Знаете что, мистер Гоинг, так думать – очень глупо, и притом неуважение к моему священному сану. Вы просто хотели, чтобы я избавил вас от последствий. А я не могу. Послушайте, вы не понимаете всей серьезности своего положения. Вас волнует лишь собственная репутация и собственная свобода, хотя по нынешним временам вы можете не опасаться за свою шею. Перестаньте суетиться и подумайте о своей бессмертной душе. Это ваше бремя, а не мое, и я не могу его с вас снять.
(8)
– Так, значит, это вы убили беднягу Гила? Если принять во внимание все обстоятельства, я не удивлен.
