– Мы не были любовниками… не в тот раз… в том смысле, какой вы в это вкладываете. Она сказала, что, по ее мнению, нам пора расстаться.
– А вы не хотели расставаться?
– Я буду с вами откровенен.
– Да, так будет лучше.
– Я собирался ей сказать то же самое. Я всегда первым это говорил. После обильных… нежностей… и заверений в том, сем, пятом и десятом.
– И вы рассердились, потому что она успела раньше? Просвещенные времена, мистер Гоинг. Просвещенные времена.
– И тут ворвался Гил и начал надо мной насмехаться.
– И вы тюкнули его по голове.
– Да.
– И убили.
– Надо полагать, что так.
– Нет, не надо полагать. Вы прекрасно знаете, что вы его убили. А теперь посмотрите-ка на картинку, вот тут, на стене. «Ступени возраста». Она принадлежала моему отцу, эдинбургскому полисмену; он ценил ее как подспорье в случаях вроде вашего. Человечество в лице мужчины и женщины шествует через великий мост жизни. Как по-вашему, кто здесь Гил?
– А это обязательно?
– Да, иначе я бы не спрашивал. Смотрите на картинку. Где тут Гил?
– Вот этот, надо полагать.
– Прекратите свое дурацкое полагание. Конечно, вот он. L’Âge de maturité. И именно когда он достиг зрелости, вы его убили. Что вы убили? Какие возможности? А он был весьма способный, знаете ли. Он мог совершить множество хороших вещей – в журналистике или еще в чем-нибудь. Но вы это пресекли. Вы не хотели, конечно, – дурацкая отговорка, если дурак уже пошел и сделал. Бедный Гил! Когда тебя убивают, это уже само по себе плохо, но если тебя убивает паясничающий дурак!.. Наверно, он бы смеялся. Может, он и сейчас смеется, почем мне знать. У него было мощное чувство юмора. Так что?
– Что «что»?
– Что будет дальше? Я, конечно, знаю, что сделал бы мой отец. Он бы вас арестовал.
– Ну так валяйте, арестуйте меня сами. Позвоните в полицию. Я готов.
– Зато я – нет. Пока нет. Вы в этой истории не один. Есть еще Эсме, верно?
– Вы, кажется, очень много о ней знаете. Вы с ней разговаривали?
– Я бы сказал, она говорила со мной. Она приходила сегодня вечером. Сидела там же, где вы сейчас.
– И обо всем вам рассказала?
– Нет. Она хотела расспросить меня об интересе Гила к оккультным материям, как она это назвала.
– Оккультным?
– Дурацкий термин. Гил любил заходить ко мне и вести разговоры о метафизике. Он притворялся туповатым журналистом, но у него на самом деле была склонность к метафизике.
– Вы хотите сказать, к религии?
– Мистер Гоинг, не надо объяснять мне, что я хочу сказать. Когда я говорю «метафизика», я имею в виду метафизику. Королева времяпрепровождения, гимнастика интеллекта, высокая романтика для умов, склонных к размышлениям; не имеющая границ, полагающаяся на предательскую тонкость ума игрока и его обучаемость; и все же, в своей смелости и в презрении к обывательским соображениям, способная к захватывающим полетам во тьму, окружающую наш видимый мир. Метафизика, мать психологии и хохочущий отец психоанализа. Это, мистер Гоинг, удивительная игра, в которой не игроки определяют ценность фигур и размер доски. Чудесная забава для духа, подлинно склонного к приключениям.
– И Гил этим занимался?
– Он этим занимается прямо сейчас. Вы сами отправили его этим заниматься. Хорошенькой волшебной палочкой, которую сейчас вертите в руках. Пожалуйста, положите ее.
– Слушайте… не думайте, что я верю во всю эту чепуху, про которую вы говорите… только скажите мне: по вашему мнению, мнению метафизика, где может быть Гил сейчас?
– Это очень большой вопрос, и как метафизик я не могу на него ответить определенно. Но предположим на минуту, что все эти рассказы про кундалини имеют под собой основание. Тогда Гил сейчас проводит время в обществе Повелителя Смерти. Это очень неприятный тип, знаете ли. Он накидывает Гилу веревку на шею и тащит его или отрубает ему голову, вырывает сердце, выдирает кишки, вылизывает мозги, жрет его плоть и гложет его кости – и все же Гил не может умереть; он ощущает все эти мучения, и воскресает снова, и вновь проходит через те же пытки, пока Повелитель Смерти не решит дать ему передохнуть перед возрождением.
– Возрождением?
– Да. А в качестве кого он может возродиться? Эсме сказала, что у нее будет ребенок, – сказала с таким материнским чувством, что я был удивлен. Может, это родится маленький Гил. Скорее всего, нет. Но всегда есть редкий шанс. Метафизика – мир шансов.
– Какой чудовищный ужас! Это нелепо!
– Мистер Гоинг, я вас дразню. Не удержался.
– Но почему не сказать просто, что Гила больше нет, что с ним покончено, что он – нигде?
– Вы хотите, чтобы я это сказал?
– Таково всеобщее мнение.
– Вы театральный критик. Конечно же, вы помните слова Ибсена? Подавляющее большинство всегда ошибается.
– О боже! У меня нервы истерзаны до предела. Слушайте, Макуэри. Простите, что я обозвал вас говном.
– Вы не первый и наверняка не последний.
– Вся эта история меня просто убивает. Эсме… я ей доверял. Конечно, я знал, что мы скоро должны расстаться, но я ей доверял. И… не знаю, как и рассказать… у меня начались галлюцинации. Вы можете в это поверить? Сегодня вечером, идя по улице, я готов был поклясться, что у меня две тени!
– Да? Это потому, что вы вышли из себя.
Нюхач взвивается и хватает палку, но Хью быстрей – он успевает ее отнять.
– Вам будет лучше без этой штуки. Я положу ее вот сюда, на верх шкафа, рядом с черепом – я зову его Бедный Йорик, и вы как специалист по драматургии должны оценить мою шутку, – и налью вам выпить. Ржаного? Лучше не отказывайтесь, потому что ничего другого у меня нет. А теперь слушайте. Нет ничего необычного, если человеку в вашей ситуации мерещится, что у него две тени. Вот вам метафизический намек: стоит нам чуточку уклониться от прямого пути – и с нами могут случиться разные неприятные вещи. Никто не знает, чей голос к нему обращается и почему, или кто отбрасывает тень, или кто грохочет в шкафу, или ломает хлебный нож, или шутит над вами другие неприятные шутки. Даже Фрейд не мог объяснить, а уж он был дока на объяснения, как вам известно. Может быть, это дьявол. Он – очень удобное объяснение для всего непонятного. Допивайте и возьмите себя в руки.
– Да. Давайте уже, и дело с концом.
– Что давать?
– Звоните в полицию.
– У меня нет ни малейшего намерения звонить в полицию.
– Вы не собираетесь меня заложить?
– Почему я должен делать за вас вашу грязную работу?
– Мою грязную работу?
