Итак, подобного рода монопольные компании во всех отношениях являются вредными, всегда более или менее невыгодными для стран, в которых они учреждаются, и гибельными для тех, которые имеют несчастье оказаться под их управлением» [Там же 1962: 605–607].
Однако реального сопротивления сложившейся ситуации предпринимательские круги Великобритании, еще не набравшие вес и влияние в обществе в конце XVIII в., оказать не могли. Обсуждение Хартии Ост-Индской компании в парламенте в 1793 г. прошло спокойно, действие документа было продлено на 20 лет. Пункт о монопольной торговле с Индией сохранился без изменения. Хотя некоторые попытки отреагировать на возросший спрос со стороны английских мануфактуристов Компания все же начала предпринимать. Они заключались в таких мероприятиях, как:
– призыв Совета директоров Компании к правительству Индии обратить внимание на производство хлопка и по возможности стимулировать его увеличение (1788);
– отправка из Англии в Индию специальных тисков для прессования хлопка (1789);
– подготовка специальных отчетов о культуре хлопка в Бомбее, Дакке, Бенаресе, Бенгалии и Бихаре. Наем доктора Андерсона для распространения семян хлопка с Маврикия и Мальты по всему Индостану (1790);
– отправка хлопкоочистительной машины в Индию (1794);
– организация плантации под надзором господинана Брауна в Рандатаре на Малабаре для разведения специй и экспериментов с хлопком (1797).
А также упоминается, что в 1799 г., когда резидентом в Нагпуре был Колбрук, из этого города были высланы семена местного хлопка для разведения в Сиркарах, при этом сиркарским производителям была обещана за это награда [Ройл: 86–87].
* * *
На протяжении всей второй половины XVIII в. интерес британцев к районам Центральной Индии ограничивался стремлением поддерживать мирные отношения с правящей там династией Бхосле, что диктовалось как потребностью если не в обладании подконтрольной радже прибрежной Ориссой, то хотя бы в безопасном и мирном ведении бизнеса и переброске войск на этой территории, так и целесообразностью иметь у своих границ союзника, а не врага. У. Хейстинг, оценивая методы политической игры на субконтиненте, с удивлением отмечал после заключения союза с Бхосле: «…перевес сил теперь в нашу пользу, и это гораздо важнее, чем может представляться в Европе, где политика наций определяется принципами, прямо противоположными тем, что господствуют в Азии. Там [в Европе. – С. С.] в споре наций более слабая поддерживается своими соседями, которые знают, насколько их собственная безопасность зависит от сохранения должного баланса. Но в Азии желание воспользоваться трофеями поверженной нации и страх навлечь гнев более сильной стороны являются основами политики, каждое государство желает ассоциироваться с силой, обладающей заведомым преимуществом» (цит. по [Уиллс 1926: 79]). До Второй англо-маратхской войны британские миссии в Нагпуре имели основной целью ведение переговоров с раджами, чей двор располагался в этом месте.
Параллельно парламентеры фиксировали свои наблюдения, составляя подробные описания пути и ландшафта. Т. е. еще до того, как британцы реально обосновались на этих землях, они начали процесс их «заочной» колонизации. В попытках обнаружить в текстах путешественников скупые упоминании о хлопке япробираласьвместе с ними в глубинные районы Центральной Индии, не отрывая пальца от карт, с трудом и часто безуспешно идентифицируя сильно искаженные в переложении на английский язык названия населенных пунктов. За три с небольшим десятка лет британцы добрались до Нагпура несколькими путями. Как указывает Ян Барроу в книге «Создавая историю, рисуя территорию…», в последней четверти XVIII в. продвижение по дорогам, фиксирование их траекторий и привязывание к ним других географических объектов (route или traverse and astronomical survey, дословно – маршрутное и астрономическое исследование) и являлось основным методом обследования территорий
[93] [Барроу 2003]. В результате британцы покрыли Центральную Индию условными криволинейными лучами, сходившимися в Нагпуре. Прилегание же основных владений Компании в Бенгалии и Бихаре к землям нагпурского раджи с северо-востока предопределило скопление этих лучей в диапазоне от севера до юга через восток. Такой маршрутный метод освоения пространства обусловил то, что хлопок в дневниковых записях читатель гораздо чаще видит не на полях, часто скрытых гористым ландшафтом от глаз путешественников, а в проезжающих мимо воловьих повозках – уже упакованным, взвешенным, имеющим рыночную цену. Т. е. в текстах XVIII в. он экспонируется в основном не как сельскохозяйственная продукция, а как товар, что вполне импонировало интересам Ост-Индской компании, пока еще занимавшейся в основном коммерцией и только-только вступившей на новое поприще администрирования территорий Бенгалии и Бихара. При этом хлопок был товаром преимущественно внутреннего спроса, необходимым для изготовления в местных мастерских полотна и высококачественных муслинов, которые становились предметами британского экспорта. Хотя Г. Т. Колбрук и упоминал привлекательность индийского сырого хлопка для английских мануфактур, однако объемы его потребления текстильной промышленностью Великобритании еще были не очень велики
[94].
Одним из результатов произведенных в пути исследований стало появление карты Индии и отдельно особенно подробной, на нескольких листах, карты Бенгалии и Бихара. Ян Барроу пишет, что, «по мнению авторитетных ученых конца XVIII в., карта Бенгалии была намного лучше, чем карта Британии… С момента учреждения в 1767 г. картографической службы Ост-Индская компания тратила все больше денег и времени на составление карт новых территорий» [Барроу 2003: 35–36]. В исследовании Барроу рассматривает карту как инструмент колониальной власти, призванный не только зафиксировать историю территориальных приобретений британцев, но и обосновать их право обладания ими. Он приводит слова британского географа Дж. Б. Харли о том, что «карты не бывают нейтральными, свободными от оценочной презентации мира. Они являются исключительно языком власти, а не протеста… Картография остается телеологическим дискурсом, материализующим власть, подкрепляющим статус кво, замораживающим социальные взаимосвязи в сетке прочерченных линий» [Харли 2001: 79]. Если с этой точки зрения взглянуть на карту Рэннела всего Индостана, то на ней владения Ост-Индской компании, визуализированные в цвете и двухмерной системе координат, на равных сосуществовали с другими государствами, в том числе с одним из ближайших соседей – Нагпурским княжеством, которое также обрело контуры, окрас, графический рельеф. Помимо утверждения и подтверждения политического суверенитета с помощью линий-границ на бумаге, карты служили и утилитарным целям – строительству дорог, установлению налогообложения, движению войск и товаров и т. д. Картографические и другие сведения о природе, погоде, сельском хозяйстве, населении и т. п. исследованных регионов делали британцев обладателями знаний и превращали «пустые» земли в территории. При всем разнообразии существующих сегодня дефиниций этого термина
[95], все они, так или иначе, сходятся в том, что территория является репрезентацией властного отношения к пространству. «„Чтобы земля, – пересказывает Барроу некоторые положения классического труда Ж. Готтманна "Значение территории", – превратилась в территорию, требуется, чтобы она была населенной, освоенной или познанной в какой-то форме. Для того чтобы территория стала частью государства, на ней не обязательно должны жить его граждане, оно само должно присутствовать на ней. Это присутствие (habitation) может означать отправку посланников, чтобы они оставили след на острове, водрузили флаг на вершине или учредили суд в деревне“ [Готтманн 1973: 1–15]. В качестве альтернативы присутствие/обитание может означать пересечение земли, исследование ее с помощью теодолитов и картографирование ее. В любом из этих случаев государство предъявляет какие-то притязания на землю, помогая превращать ее в территорию. Поэтому процедуры обследования и картографирования являются ключевыми элементами трансформации земель в территории» [Барроу 2003: 13].
