Таким образом, британцы, еще не «владея» землями Центральной Индии, постепенно апроприировали их через процесс узнавания, делали их частью общей картины мира, создаваемой по своему модерному образцу. С. Г. Малкин схожие действия англичан по втягиванию Горной Шотландии в единое социально-политическое пространство на более раннем этапе (в конце XVII – начале XVIII вв.) называет интеллектуальной колонизацией [Малкин 2016]. При этом они предложили новый, основанный на европеизированном научном и рациональном подходе способ освоения и изучения территории путем ее квантификации, типологизации и картирования
[96]. Убедительным представляется утверждение У. Калпагам, что «пространство не является „априорной категорией“ или „ментальной конструкцией“, оно – продукт социальных практик. Посему государство и каждый из его институтов нуждается в пространстве, которое они организуют в соответствии со своими специфическими потребностями» [Калпагам 2014: 83]. В результате целенаправленных усилий британских чиновников Ост-Индской компании по обмеру и обсчету территории Центральной Индии она сама и ее природные и человеческие ресурсы начали обретать описательное, цифровое, численное, графическое, схематическое воплощение. По мнению Калпагам, это был механизм создания нового, современного типа территории, которая… являлась «функциональной площадкой или пространством политэкономии», удобными для практического, «рационального» использования [Там же: 86].
Однако властный потенциал по отношению к осваиваемым территориям, начавший скапливаться в руках Ост-Индской компании, не мог существовать вне конкретных визуализированных или материализованных форм. Когда Готтманн писал о флаге на вершине горы или суде в деревне, он, по сути, говорил о маркировании «присутствия/обитания государства» на какой-либо территории посредством видимых или осязаемых предметов/объектов. До тех пор пока британцы на земле Нагпурского княжества были лишь редкими визитерами, их присутствие отмечалось недвижимыми, вмурованными в землю надгробными плитам над могилами тех, кто не одолел тяготы пути или пал в битвах при Аргаоне и Гавилгархе
[97]. Такая непреднамеренная мортальная атрибутика в дальнейшем поспособствовала складыванию образа Индии в колониальных нарративах как земли смерти и болезней [Арнолд 2004]. Других видимых укорененных элементов пребывания на этом начальном этапе «гостевания» британцы не оставили. Однако вытянутые из этих земель знания материализовались в мобильных и транспортируемых предметах. Сведения, данные, информация записывались чернилами на бумаге, которая обретала статус писем, секретных поручений, дневников, журналов наблюдений, отчетов и курсировала между различными точками в пространстве между Нагпуром и Калькуттой. На основе этих бережно сохраняемых бумаг создавалась другая бумажная продукция: карты, сводные отчеты, энциклопедии, справочники. Они часто принимали вид печатных многотиражных изданий, которые в свою очередь продолжали циркулировать уже не только по Индостану, но добирались до метрополии, расширяя круг англоязычных читателей и приобщая их к знанию о британских достижениях в Индии, в том числе пространственных. Как пишет Майлс Огборн в книге «Индийские чернила…», посвященной документообороту между Калькуттой и Лондоном в ранний колониальный период: «мир Ост-Индской компании был создан на бумаге в той же степени, что на земле и на море». Бумага была важнейшим носителем информации. Поэтому британцы так беспокоились о бесперебойной работе почтовой службы, а также разработке шифров для корреспонденции. Достаточно вспомнить, что утрата договора 1751 г. стала поводом для неуплаты британцами чаутха с Ориссы. Для того чтобы информация на бумаге обрела «современный» вид, ее нужно было собирать с помощью современных технологий. Поэтому вместе с поклажей ост-индских чиновников и коммерсантов путешествовали телескопы и микроскопы, компасы и секстанты, шагомеры и термометры. Двигавшийся по дорогам Центральной Индии хлопок хотя и был «увиден» и зафиксирован европейцами, но пока еще являлся элементом местной системы экономики и мобильности, определявшей векторы, сезоны и способы его транспортировки, формы упаковки и т. д. В последней четверти XVIII в. параллельно с хлопком в воловьих повозках на лошадях, слонах, верблюдах, в паланкинах, в руках пеших путников стали двигаться предметы совсем иного рода – приборы и исписанные непонятными для местных жителей словами и знаками листы, которые начали формировать материальную и мобильную культуру чужеземцев. Именно эти вещи стали функционально важными для формализации связей между знанием и пространством и материализации властного потенциала европейских соседей нагпурских раджей. Однако мобильность этих предметов была изрядно затруднена отсутствием добротной, удобной и безопасной дорожной инфраструктуры. Одновременно совсем иные инструменты, механизмы и станки начали формировать в метрополии новую модель экономики, жизнеспособность которой определялась категориями свободной конкуренции и больших чисел (неожиданно ставших огромными объемов производства, товарооборота, грузоподъемности и т. д.). «Увиденный» на полях Центральной Индии хлопок и технологические новинки в текстильной отрасли Ланкашира в самом ближайшем будущем свяжут эти два региона мира прочными нитями.
Часть II
1803–1830: посланники
Глава 1
Британские резиденты при нагпурском дворе: инвентаризация угодий, доходов, расходов
Маунтстюарт Элфинстон
Лишившись по Деоганскому договору значительной части своих земель, Нагпурское княжество оказалось почти полностью окруженным владениями Ост-Индской компании и ее союзника низама Хайдарабада. С 1803 г. начался новый этап взаимоотношений между Компанией и Бхосле, который характеризовался утратой последними прежнего статуса равного партнера. Как пишет Х. Н. Синха, в первый период «британцы воспринимали Нагпурское княжество, используя слова У. Хейстингса, как „одно из наиболее влиятельных государств среди маратхских“, а его правителя, по выражению Г. Т. Колбрука, как „претендующего на роль арбитра между всеми властителями Индостана“» [Синха 1950: x]. Теперь же британцы снисходили до того, чтобы считать, что «Рагхуджи должен продолжать оставаться влиятельной силой в Индии, при условии, что он следует статьям мирного договора и исполняет возложенные на него обязательства» [Там же: 4]. Последняя цитата – это слова Артура Уэлсли из письма своему молодому 24-летнему помощнику по политическим вопросам и переводчику с персидского Маунтстюарту Элфинстону, которого он спешно направил в Нагпур в качестве временно исполняющего обязанности резидента до прибытия постоянного представителя Дж. Уэбба.
Письмо было написано 24 декабря 1803 г., на следующий день после подписания договора в Деогаоне и содержало инструкции для резидента, где среди прочего говорилось о необходимости «собирать максимально точную информацию о количестве, состоянии и диспозиции войск раджи, что позволит судить о правдивости получаемой информации, касающейся существования сговора между Рагхуджи Бхосле, Синдией и Холкаром, а также намерения раджи возобновить войну… Крайне желательно, чтобы вы также разузнали, каковы ресурсы раджи, количество его доходов, их источники, способы взимания, типы землевладения в разных частях княжества» [Там же: 4–5]. И далее вновь поднимался вопрос о том, как переправлять собранные сведения: «Я прошу, – писал А. Уэлсли, – чтобы вы информировали меня обо всем, что происходит, и делали доклады регулярно на имя генерал-губернатора. Очень желательно, чтобы вы по возможности наладили почтовое сообщение (дак) между Нагпуром и Каттаком, а также между Нагпуром и Хайдарабадом. Организация связи с последним не должна создать затруднений, так как большая часть дороги пролегает через Деканскую субу
[98]. Вам надлежит предъявить эти требования министрам раджи и настаивать на их исполнении, так как это следует из статьи 9 мирного договора. Однако если они откажутся сделать это, что не исключено, тогда Вы можете организовать почту между Хайдарабадом и Амраоти или любым другим населенным пунктом на границе Нагпурского княжества и ежедневно связываться с этим местом с помощью кашидов
[99]».
