Основное внимание Мотта было приковано к местному ландшафту, который в его описании обрел конкретные природные и рукотворные маркеры, обладавшие определенными размерами, сориентированные по сторонам света, размещенные на точно вымеренных друг от друга расстояниях. При этом нигде в тексте не указано, каким образом он рассчитывал дистанции – пользовался ли информацией сопровождавших его слуг и местных жителей или имел при себе какие-то инструменты
[42]. Упомянул он только компас. Однако из других источников известно, что в XVIII в. использовались «во-первых, инструменты для измерения дистанций – цепи и шагомеры. Далее, инструменты для измерения углов – квадранты и секстанты; компасы, угломеры и теодолиты; и, в-третьих, телескопы, созданные специально для производства астрономических работ, а также хронометры и часы для перевода времени в соответствии с долготами» [Исторические записки 1945: 198
[43] ]. К слову, Джеймс Рэннел появился в Индии за три года до путешествия Мотта и лишь приступил к обследованию Бенгалии и Бихара, которое завершилось изданием в 1781 г. «Атласа Бенгалии» с масштабом 1 дюйм: 5 миль. Мотт же, по сути, создал словесную карту Ориссы или тех ее районов, где побывал. и, вернувшись в Калькутту с испещренными листами бумаги, не только «доставил» туда эту часть Индостана, но сделал ее «проходимой», знакомой, наполненной ландшафтными объектами, описанной таким образом, что давало возможность спланировать маршрут как мирных, так и военных экспедиций. Теперь стратеги из Ост-Индской компании «знали» эту местность, им было известно местоположение городов, крепостей, маратхских гарнизонов, расстояние между деревнями, колодцами, точками привалов, состояние дорог, переправ, мостов, глубина рек и высота гор. Сидя в кабинете, они «чувствовали» жару, «мокли» под муссонными дождями и открывали путь в Центральную Индию.
Маратхский воин. Путевая зарисовка из книги [Форбс 1835]
Мотта также интересовал потенциал пахотных угодий в Ориссе, условия сельскохозяйственного труда, налоговые отношения между землевладельцами и арендаторами, состояние ремесел. Он напрямую связывал запустение и бедность, царившие в посещенных им краях, с правлением маратхов, чей отрицательный образ он с особой старательностью выписывал на протяжении всего повествования. Он будто прикидывал, что можно получить с этих земель, и подспудно проводил мысль о том, что британцы были бы более рачительными хозяевами. По всему тексту рассыпаны замечания такого рода:
«…в окрестностях живет много мелких талукдаров
[44], которые из-за притеснений махраттов в свою очередь угнетают арендаторов, и это стало причиной запустения страны» [Мотт 1930: 5].
«Кундеа-парра находится в трех косах
[45] к юго-востоку от Куло, где я задержался на два дня, чтобы дать слугам запастись всем необходимым… так как оставшаяся часть пути пролегала через местности слабо населенные, гористые, плохо культивируемые и варварские во всех смыслах этого слова [Там же: 21].
«К северо-востоку от реки Шуру показались руины некогда большого города… нет необходимости говорить, что на протяжении всего моего путешествия, в какие бы прежде цветущие места я ни прибывал, я находил их в упадке и обезлюдевшими после истребления населения махраттами» [Там же: 8].
«Я остановился в маленькой деревне Кхассамгар… ее жители не выращивали ни бобовые, ни зерновые сорта, а только те, которые поспевали в сезон дождей. Культурами, созревающими в другие месяцы, местное население пренебрегало, так как все время жило в ожидании разорительных набегов махраттов» [Там же: 27].
Такое положение дел удивляло Мотта:
«Политика махраттов по управлению этой страной представляется очень странной для меня, сына свободы, обученного тому, что правительство учреждается для защиты каждого человека и самые отверженные и угнетенные имеют право на жалобу, которая обязана быть удовлетворена, если это не ущемляет общее благо. Люди же этой страны, наделенные от природы стоическим безразличием, которая притупляет любую чувствительность, обнаруживают в своих сердцах подлое и жалкое вероломство, оно лишает их доверия к соседям, препятствует союзу с теми, кто мог бы их защитить, подчиняют тем, кому они не в силах противостоять, а сами они в отчаянии взывают к воле бога» [Там же: 27].
На периферии авторского внимания остался ресурсный и сырьевой потенциал провинции, за исключением драгоценных камней. Слово «хлопок» упоминается в дневнике только три раза, причем в значении сырья лишь один. Например, он описывал деревню Куло, большой торговый центр, куда купцы из Берара и других районов Индии привозили хлопок и разную продукцию на буйволиных повозках, а возвращались груженые солью и европейскими товарами. С января по апрель они собирались в караваны для безопасности и преодолевали расстояние в 500–600 миль. Мотт никак не мог взять в толк, что мешало им проехать еще 120 миль, чтобы добраться до побережья. Наоборот, оттуда в Куло прибывали торговцы для совершения преимущественно бартерных сделок, денежного оборота почти не было [Там же: 22]. Гораздо чаще он упоминал другой хлопчатобумажный предмет колониального торга – муслин.
Такой избирательный интерес Мотта к сельскохозяйственной земле и ландшафту был вполне объясним. Чиновники Ост-Индской компании в этот период нуждались в средствах как для покупки колониального товара, так и для содержания армии и административного аппарата. Учитывая, что во второй половине XVIII в. у колонизаторов был небольшой ассортимент, который они могли предложить местному обществу в обмен на их продукцию, им приходилось расплачиваться за нее в основном серебром и золотом, вывоз которых из метрополии в условиях меркантилисткой политики был крайне нежелателен. Поэтому им важно было изыскать источник денег внутри колонии
[46]. Получение контроля еще не столько над территорией, источником сырья и ресурсов и местом обитания платежеспособных жителей, сколько над «обложенным налогами населением» [Глушкова 2016: 208], обрабатывающим землю, открывало такие перспективы. Как пишет индийский историк Ирфан Хабиб, «в отличие от империалистов более позднего времени, сражавшихся за колониальные рынки, завоеватели доиндустриальной эпохи, имевшие в своем распоряжении весь мир в качестве рынка, охотились именно за товарами, предметами потребления» [Хабиб 2007: 300]. Кроме того, британцы, прибывшие в Индостан по морю и основавшие свои фактории на побережье, нуждались в обретении земной тверди под ногами в прямом смысле слова, чтобы беспрепятственно вести бизнес, и, главное, коммуницировать с другими английскими факториями по суше. Например, Шивбхат Сатхе, субедар Ориссы, поставленный на этот пост Рагхуджи и Джаноджи вместо Мирзы Салеха, заместителя Мир Хабиба, будучи не в силах оказывать военное давление на британцев для получения с них чаутха, использовал другие методы. В частности, он препятствовал хождению английской почты (дак) через этот регион и терроризировал гомаштов, коммерческих агентов Ост-Индской компании, ответственных за сбор готовой продукции (например, хлопчатобумажного полотна) у непосредственных производителей, складирование в накопительных центрах (аурунг) и переправку ее в фактории
[47] [Коларкар 1984: 347]. В 1769 г. Джаноджи, после того, как Компания не откликнулась на его просьбу о помощи в борьбе против пешвы, не позволил британской армии пройти через Ориссу на пути из Мадраса в Бенгалию [Уиллс 1926: 32]. Поэтому чиновники и служащие Компании интересовались в подробностях, как эта суша была устроена с точки зрения ее пересечения пешком, на лошадях, буйволиных повозках или в паланкинах, с товаром или оружием, большими или малыми группами, зимой или летом.
