Этический акт
На самом деле, как заявил Витгенштейн издателю Людвигу фон Фиккеру примерно через два месяца после возвращения с войны, «смысл книги – этический ‹…›», поскольку работа его состоит из двух частей: «из той, что перед Вами, и из всего того, чего я не написал. И как раз эта вторая часть и важна. Дело в том, что моей книгой этическое ограничено как бы изнутри»
[36].
Людвиг Витгенштейн с братом Паулем (в первом ряду слева) и сестрами Герминой, Еленой и Маргаритой (во втором ряду, слева направо)
Семья Витгенштейн в день празднования серебряной свадьбы родителей Людвига 23 мая 1899 года на семейной вилле в Нойвальдегге, Вена. Людвиг – в матроске, крайний справа в первом ряду
Пространство того, что может быть сказано, которое труд Витгенштейна «изнутри» ограничивает средствами логического анализа языка, касается только мира фактов, а значит, единственной области, о какой, собственно, можно говорить осмысленно. Но кáк можно точнее охватить этот мир фактов в его устройстве – это, в конечном счете, задача естественных наук. Стало быть, по убеждению Витгенштейна, – «того, что не имеет отношения к философии» (6.53). На этом фоне проблема, или, скорее, подлинно философское решение, заключается для него в следующем утверждении, а точнее – в чувстве:
6. 52. Мы чувствуем, что, даже когда найдутся ответы на все возможные философские вопросы, основы жизни останутся полностью непостигнутыми. Конечно, тогда не останется вопросов, и это и будет ответ.
Позитивистски настроенный дух эпохи исходил как раз из того, что для собственной жизни имеют значение только те предметы, о которых можно говорить осмысленно и которые можно без сомнений подтвердить в их данности, – так называемые факты. Витгенштейн же, применяя подлинную методическую основу этого чисто научного миропонимания, а именно логический анализ, показал, что на самом деле всё наоборот. Всё, что действительно наделяет смыслом жизнь и мир, в котором мы живем, находится вне пределов того, что может быть непосредственно высказано. Философский подход Витгенштейна был строго научным, но его мораль – экзистенциалистской. Хорошая жизнь зиждется не на объективных причинах, а на радикально субъективных решениях. В чем она заключается, осмысленно сказать невозможно – скорее, она должна показать себя в конкретном, повседневном свершении. Вот на это и решился Витгенштейн в 1919 году.
Возвращение в давний венский мир для него немыслимо – даже если бы этот мир еще существовал. Ни война, ни философия не освободили его от загадки и несчастья, какими он был для самого себя. С войны он вернулся изменившимся, но никоим образом не просветленным. И, чтобы побороть неизбывный хаос внутри, за долгие месяцы итальянского плена в лагере Кампо Кассино постарался составить для себя радикальный план. Во-первых, отписать всё состояние брату и сестрам. Во-вторых, больше никакой философии. В-третьих, жить честным трудом – и в постоянной бедности.
Несчастье без желаний
Непоколебимость, с которой Витгенштейн уже через считаные дни после возвращения приступает к реализации этого плана, вызывает у сестер и брата большую тревогу, в первую очередь – у старшей сестры Гермины. В эти дни на исходе августа она опасается, что еще один брат покончит самоубийством, как покончили с собой Йоханнес († 1902), Рудольф († 1904) и Курт († 1918).
Если старший из братьев, Йоханнес, сбежавший от властного отца в Америку, при так и не выясненных обстоятельствах «утонул» при аварии на воде во Флориде, то родившийся в 1888 году третий сын, Рудольф, в двадцать два года отравился в одном из берлинских ресторанов цианистым калием. В прощальном письме Рудольф объяснил свой поступок скорбью о смерти друга. Согласно другой версии, он полагал, что описанный сексологом Магнусом Хиршфельдом клинический случай «студента-гомосексуалиста» (имени Хиршфельд не называл) разоблачил его, и опасался, что будет скомпрометирован
[37]. Особенно героическим трагизмом отличалось самоубийство Конрада, прозванного Куртом, который при отступлении из Италии в последние дни войны в октябре 1918-го пустил себе пулю в висок – вероятно, чтобы не попасть в плен к итальянцам.
Учитывая внутрисемейную ситуацию, можно сказать, что с четвертым из пяти братьев Витгенштейн, Паулем, всё обошлось вполне хорошо. Чрезвычайно музыкальный, как и все отпрыски семейства, он уже задолго до войны готовился к карьере концертирующего пианиста. Музыкальные вечера, которые Витгенштейн-старший устраивал в фамильном дворце, на рубеже веков принадлежали к числу главных событий в жизни венского общества. Молодой Пауль, безусловно, слыл исключительным дарованием. Но в первые же месяцы войны он получает настолько тяжелое ранение, что правую руку приходится ампутировать. Мало того, в конце концов он попадает в русский плен, откуда его удается вызволить лишь в 1916 году. По возвращении домой он тоже всерьез думает о самоубийстве, однако затем находит новый смысл в жизни: с помощью разработанной им педальной техники и благодаря бесконечным упражнениям Пауль учится виртуозно играть на фортепиано одной рукой – так что он действительно может продолжить карьеру концертирующего пианиста – и достигает международной славы.
И вот теперь в критическом положении оказался и младший брат, Люки, как Людвига называют в семье. Ввиду семейного опыта всем кажется разумнее предоставить ему свободу действий. Тем более, что задним числом вся военная карьера Людвига видится сплошной затянувшейся попыткой самоубийства, ведь быстро поднимавшийся по служебной лестнице Витгенштейн постоянно требовал, чтобы армейское руководство направляло его на передний край, на самые опасные участки фронта.
Словно под нажимом, Витгенштейн в своих военных дневниках упорно возвращается к мысли, что лишь в пограничной ситуации непосредственной близости смерти, в предельной опасности для собственного существования проявляются истинный облик собственного «я» и, прежде всего, его истинная вера в Бога, а тем самым – его способность к счастью. Таковы, например, записи летних месяцев 1916 года, сделанные на галицийском фронте, в которых проясняется, насколько тесно в годы войны слились в мышлении Витгенштейна программа логического анализа языка и христианско-экзистенциалистская этика в духе Кьеркегора и Толстого:
Чтобы жить счастливо, я должен находиться в согласии с миром. А это и означает – «быть счастливым».
Я тогда пребываю, так сказать, в гармонии с той чужой волей, от которой кажусь зависимым. То есть: «я исполняю волю Бога»
[38].
