Итак, они – Мартин, Фриц и папаша Хайдеггер – играют в карты. По-своему настоящая, здоровая шварцвальдская семья. Но и в этом сентябре хайдеггеровскому философскому подъему присущ компенсаторный момент. В эти дни в нем властвует не только творчество, но и вытеснение. Ведь Эльфрида по-прежнему не встает с постели, очень ослабевшая после рождения во Фрайбурге 20 августа 1920 года их второго сына, Германа. В день родов, как и весь август, Хайдеггер находится в Месскирхе. Эльфриду и маленького Йорга опекает в эти недели близкая подруга. Лишь в 2005 году откроется тайна, которую Эльфрида и Мартин делили с начала 1920 года. Биологический отец – не Хайдеггер. Герман – плод связи Эльфриды и Фриделя Цезера. Хайдеггер тогда не видел в этом причины для развода и недоверия, напротив, истолковал это как шанс на подлинный брак, освобожденный от фальшивых и притворных условностей глубоко ненавистной ему буржуазии. Всего через три дня после родов он уже нашел для своей убежденности нужные слова:
Я часто невольно думаю, как бледно, неправдиво и сентиментально всё, что обычно говорят о браке. И не создадим ли мы в нашей жизни новую форму – без программы и намерения, – а просто благодаря тому, что у нас повсюду произойдет прорыв подлинности
[77].
Можно не сомневаться, что д-р Вальтер Беньямин из большого города Берлина гордился бы Хайдеггеровой волей к свободной супружеской любви, однако в ту пору он знать об этом не знает, а к тому же его – по-прежнему – занимают совсем другие заботы.
Что-нибудь связанное со СМИ
Через год после защиты диссертации Беньямин с семьей находится всё в том же «свирепом водовороте» экзистенциальной неопределенности, в который они угодили с нежданным визитом Вальтерова отца в августе 1919-го. В конце концов, весной 1920 года молодой чете – без квартиры, без работы, без средств – не остается другого выбора, кроме как вернуться в берлинский дом родителей на Дельбрюкштрассе. Там события развиваются по вполне ожидаемому сценарию.
Мартин Хайдеггер с женой Эльфридой и сыновьями Йоргом и Германом. 1924
На принципиальный отказ Беньямина навсегда перебраться в просторную виллу отец отвечает полным лишением ежемесячного содержания. Загнанный в угол, сын настаивает на досрочной выплате хотя бы части наследства. Во времена уже начинающейся инфляции идея не слишком умная. Но вопреки всем советам Вальтер настаивает на выплате. И в мае 1920 года некое соглашение наконец достигнуто. В письме своему другу Шолему от 26 мая 1920 года Беньямин следующим образом описывает ситуацию:
Кончилось всё полным разладом ‹…› Я отпущен из дома, получив досрочно 30 000 марок из моей части наследства плюс еще 10 000 марок, но ничего из мебели, то есть, я покинул дом раньше, чем меня вышвырнули. ‹…› Конечно, временный характер этих обстоятельств вопиет к небесам, и предвидеть, что будет, невозможно. Ясно одно: нам необходимо где-нибудь найти квартиру, а уж потом осмотреться насчет заработка. ‹…› Вы что-нибудь знаете? ‹…› Буду бесконечно Вам признателен, если Вы сообщите мне всё, что об этом услышите: жилье в городе и в провинции, с минимальной меблировкой и дешево, загородные дома на две семьи и т. д. ‹…› Потом, но только когда окажусь в мало-мальски человеческих условиях, я должен буду приступить к своей «второй диссертации», ‹…› хотя виды на доцентуру в Берне пошли прахом. Речь могла идти разве что о получении venia
[78] на формальных основаниях. Мои тесть и теща – единственная, хотя внешне и не слишком прочная материальная опора, оставшаяся у нас, но готовая к самым крайним жертвам, – настаивают, чтобы я стал книготорговцем или издателем. Но мой отец и на это капитала не даст. Однако весьма вероятно, я буду вынужден для вида отказаться от своих давних профессиональных устремлений, не смогу стать доцентом и до поры до времени буду тайком, по ночам, продолжать свои штудии наряду с какой-нибудь обывательской деятельностью. И, опять-таки, не знаю, с какой именно. (В этом месяце я заработал 110 марок тремя графологическими анализами.) ‹…› Я очень стараюсь найти место редактора. Блох рекомендовал меня С. Фишеру, который как раз ищет такого, но он всё же ко мне не обратился. А у меня, знаете ли, готова очень большая издательская программа.
С сердечным приветом, пожалуйста, напишите поскорее.
Ваш Вальтер
[79].
Если отвлечься от рафинированности избранного тона, эти строки вполне могли бы принадлежать молодому берлинскому докторанту 1997, 2007 или 2017 годов: рынок жилья – сущая катастрофа, родители выматывают все нервы, университетам постоянно урезают финансирование (треклятый капитализм!), места в детском саду нигде не найдешь, и, если ничего не получится, сойдет и творческая коммуна за городом… А перспективы трудоустройства? Тоже толком ничего не знаю. Что-нибудь связанное со сми, лучше всего – в издательской сфере.
Читатель чуть ли не воочию видит перед собой прямо-таки карикатурную версию не имеющего особых планов, финансово избалованного незаурядного таланта двадцати восьми лет от роду, который медленно, но верно приходит к осознанию того, что мир вовсе не дожидался гения, каким он безусловно себя считает. Единственный конкретный источник дохода Беньямина в этот период – графологические анализы. Сегодня он был бы консультантом по стилю и качеству жизни или по фэншуй.
Итак, в 1920-м Беньямин находится на верном пути в переполненное академическими амбициями прекарное существование. За солидную сумму в 30 000 рейхсмарок, которую он выбивает для быстрого старта в новую жизнь, уже спустя всего три года он не сможет купить для себя и семьи даже бутерброда. Отныне, если и есть в жизни Беньямина постоянный шаблон, так это безошибочное умение совершенно не вовремя принимать неверные решения. И еще одно качество, характерное для него на протяжении всей жизни, отчетливо проявляется в этом письме. Оно касается общения с людьми, которых Беньямин называет друзьями. Начиная с 1920 года, очень нелегко обнаружить хотя бы одно его письмо, где бы он не просил своих друзей о того или иного рода поддержке – прежде всего финансовой, – наряду с весьма обстоятельными извинениями, отговорками или объяснениями, почему те или иные предшествующие договоренности либо обещанные ответные услуги с его стороны выполнить, увы, не удалось. Правда, дружба с Шолемом (они начинают называть друг друга на «ты» лишь осенью 1920 года) остается для Беньямина дружбой par excellence
[80] – несмотря на то, что она омрачается этой манерой вечных просьб и потребительского отношения. К тому же Беньямин на несколько лет старше Шолема, что поначалу давало ему определенное преимущество зрелости и знания. И это тоже типично, ведь Беньямин предпочитает дружить под знаком признанной обеими сторонами иерархии знаний.
