10 июня 1922
Гамбург
Милостивый государь!
Вчера вечером Вы воспользовались моим отсутствием в доме, чтобы приблизиться к моей жене и моему тестю, вступить с ними в разговор и, в конце концов, крикнуть им через канал какие-то бранные слова. Подобное поведение по отношению к даме, которая Вам вовсе не представлена, и к семидесятишестилетнему старику говорит само за себя: ни в каких добавлениях его характеристика не нуждается. С тех пор как живу по соседству с Вами, я очень резко и четко провел между нами границу и вынужден настоятельно просить Вас не предпринимать в дальнейшем попыток эту границу нарушить. До сих пор мне с успехом удавалось избегать общения с людьми Вашего сорта и, подобно другим отцам из наших соседей, в интересах моих детей не могу не настаивать, чтобы они отказались от всякого контакта с Вашим сыном…
[120]
Что же произошло? Днем раньше сосед, некий Хахман, который живет по ту сторону рукава Альстера и чей сад граничит с участком Кассирера, прямо-таки взбеленился, когда Тони обратилась к нему. Госпожа Кассирер попросила, без сомнения, предельно учтиво, чтобы семилетний сынишка Хахманов, если возможно, поменьше шумел в саду или играл где-нибудь в другом месте, так как поднятый им оглушительный шум весьма мешает читать на воздухе как самой госпоже Кассирер, так и ее гостящему в Гамбурге отцу. В ответ Хахман выкрикнул: «По-вашему, вы нам не мешаете? Достаточно глянуть на вас – вам всем самое место в Палестине!»
[121]
В американской эмиграции, оглядываясь назад, Тони Кассирер вспоминает эту перепалку как глубокий перелом: «С этого дня я стала отдаляться от Германии». Вероятно, решающей здесь была не только беспардонная прямота ненависти Хахмана, но и безошибочное чутье Тони Кассирер, говорившее ей, что в этой ранней кризисной Веймарской республике варилась взрывоопасная смесь из антикапитализма, антикоммунизма и антисемитизма, которая повсюду, вплоть до высших интеллигентских кругов, находила всё больше сторонников, получая публичное одобрение.
Что до Эрнста Кассирера (его письмо показывает это более чем отчетливо), то он полагает, что посредством установления четких приватных границ, буржуазного этикета, а также сознательного замыкания в академическом мире и в стенах своего кабинета ему удастся избежать связанных с упомянутой динамикой эксцессов, становящихся всё более обыденными. Но главное, в эти летние дни он как никогда далек от мысли о духовном расставании с немецкой родиной, особенно – с Гамбургом. Ведь только теперь – и, пожалуй, вообще впервые – он ощущает себя полностью признанным, полностью принятым. И дело тут не в последнюю очередь в том, что на этом этапе жизни Кассирер тоже находит себе подходящее место для размышлений. В его случае это не уединенная хижина в Шварцвальде, а библиотека частного лица, ученого-культуролога, отпрыска одного из влиятельнейших в мире банкирских семейств, который за три с лишним десятилетия собрал несколько десятков тысяч редких и оригинальных работ по истории идей и наук и по-своему их упорядочил. Речь идет о Библиотеке Абрахама (Аби) Морица Варбурга, которую Кассирер впервые посещает зимой 1920 года и которая в последующие десять лет становится для его творчества поистине местом вдохновения.
Доброе соседство
Это был шок: «Мне нельзя сюда возвращаться, иначе я навсегда затеряюсь в этом лабиринте»
[122], – пробормотал Кассирер, когда д-р Фриц Заксль, ведущий библиотекарь варбурговского собрания, целый час водил его среди шкафов и стеллажей, заполненных превосходно, хотя и весьма оригинально расставленными книгами. Во-первых, он поражен огромным количеством научно-исследовательской литературы, а равно раритетностью заботливо приобретенных по всему миру экземпляров. Но подлинное чудо для Кассирера заключено в самой идее этой Библиотеки, в очевидной духовной цели, ради которой она собрана и упорядочена.
Библиотека Аби Варбурга в Гамбурге. 1926
Тома здесь расставлены не по алфавиту и не по годам издания – Варбург классифицировал книги по своей собственной системе так называемого «добрососедства». В основу же этой системы он заложил опять-таки собственную исследовательскую программу, учитывающую, чтó, собственно, есть человеческая культура, в чем состоят ее отличительные черты и что определяло динамику ее развития в последние тысячелетия.
Весь фонд был разделен (и по сей день остается разделенным) на четыре отдела, согласно четырем основным философским понятиям, а именно
[123]:
Ориентация – Образ – Слово – Действие.
Понятием «Ориентация» Варбург, глава Библиотеки, поначалу лишь констатирует, что для таких существ, как мы, мир отнюдь не понятен сам собой. Человек приходит в него не только полностью беззащитным и не имеющим чутья, но, прежде всего, глубоко наивным. Элементарная потребность сориентироваться в своем мышлении и поступках, в своем совокупном отношении к миру как раз и порождает то, что называется культурой. В свое время это стало подлинной отправной точкой кантовской философии. И Кассирер безусловно ее разделяет, более того, она представляет собой истинный фундамент его в ту пору еще только начатого главного труда. Под рубрикой «Ориентация» варбурговская Библиотека содержит работы по суеверию, магии, религии и наукам – как главным культурным результатам исконно человеческой потребности в ориентации.
Отделы «Образ», «Слово» и «Действие» в варбурговской системе имплицитно уже дают ответ, в каких формах и какими средствами осуществляется эта ориентация. А именно, при помощи того, что Кассирер в своей философии именует «символом» и «системой символов».
Под рубрикой «Образ» в классификации Варбурга собраны сочинения по орнаментике, графике и живописи. Под «Словом» – формулы заклинаний, молитвы, эпос и художественная литература. Наконец, под рубрикой «Действие» – книги, исследующие само человеческое тело как средство символического формообразования, то есть труды о культуре праздников и танца, о театре или эротике.
Вот почему Кассирера уже при первом посещении невольно охватило поистине жутковатое, едва ли не фантастическое ощущение, что эта Библиотека создана и упорядочена в точном соответствии с тем планом и теми основными задачами, которые после трамвайного озарения 1917 года направляли его собственное творчество. Главный замысел Библиотеки Варбурга и содержательно, и формально полностью отвечает главному замыслу его философии символических форм!
