В самом начале своего эссе Беньямин, описывая четверых получивших прекрасное буржуазное воспитание и образование протагонистов гётевского романа, констатирует:
Они же на вершине образованности подчинены силам, которые образованность объявляет побежденными, хотя и оказывается совершенно бессильной, чтобы сдерживать их
[141].
Тем самым он высказывает подозрение, разделяемое и Кассирером, и Хайдеггером, и, конечно же, Витгенштейном: острое осознание современным субъектом свободы именно там, где он полагает себя вполне суверенным в своем стремлении к самоопределению, вызвано процессами вытеснения и затемнения. Если их не проработать, то неизбежным итогом станет бедственное положение, и даже разрушение общества. Яркий пример свободного и самостоятельного выбора современного свободного буржуазного субъекта – это именно брак. Здесь, как подсказывает само название гётевского романа, самостоятельный совершеннолетний субъект еще может перепрыгнуть последнюю границу природы и даже вполне суверенно выбрать себе совершенно чужих людей в ближайшие родственники.
Свобода или судьба
Центральные понятия, между которыми, по Беньямину, находится всякое современное человеческое бытие, – это «свобода» и «судьба». Если существует истинная свобода, то относительно человеческого воления силы судьбы должны всё же оставаться безвластны. Но если верх остается за фатальными совпадениями, то всякая свобода и выбор лишь мнимы – и в особенности это касается нравственно заряженного понятия «вины», которе в своем применении также остается пустым. Судьба не ведает вины, она знает только искупление. Свобода не ведает искупления, ей ведома только ответственность.
Гётевское избирательное сродство, по Беньямину, показывает неизбежный крах одной из форм экзистенции – а именно современной буржуазной, – которая в конечном счете не сумела полностью отделиться от мифической мыслительной формы естественно заданной судьбы. Буржуазные индивиды, стало быть, не в состоянии нести в полном объеме ответственность за последствия своих действий в том, что касается их собственных, якобы самостоятельных решений о выборе.
Эта полностью буржуазная жизненная форма, а тем самым и вся современная жизнь с ее амбивалентностью, характерной как раз для Веймарской республики, особенно отчетливо проявляется в концепции романтической любви и ее необходимого нравственного результата – брака. Ведь, согласно общепринятым представлениям, этой любви, с одной стороны, всегда присуще нечто роковое, нечто смутно предопределенное, необъяснимое (большей частью преображенное мифом, ведь насколько абсолютно невероятной, если оглянуться назад, была первая встреча влюбленных). С другой стороны, посредством осознанного выбора, сделанного в пользу брака, то есть юридического оформления отношений, необходимо целиком и полностью перевести это фатальное событие в пространство разума и самоопределения. Да, я хочу! Но, если прояснить данную ситуацию таким образом, то окажется, что одновременно и то и другое в себе противоречиво – а значит, экзистенциально неразрешимо.
Необходимое следствие этой неразрешенности, по словам Беньямина, – образ бытия, чья отличительная черта – «виновно-безвинное пребывание в пространстве судьбы»
[142]. А оно, как образцово показывает Гёте в «Избирательном сродстве», неизбежно ведет к катастрофе. Ведь с необходимостью в этом столь же непроясненном, сколь и трагически неразрешенном пребывании «должны взять верх силы, которые действуют и при распаде брака. Потому что именно это силы судьбы»
[143]. Согласно прочтению Гёте Беньямином, речь здесь идет о мифических силах в смысле природы и ее стихий (окружающей среды, водоемов, предзнаменований, астрологии, проклятий…), которые подавляют человеческую волю и в этом плане лишают человеческое существование самостоятельности.
Склонность относить крах собственного брака – как раз в процессе его распада – на счет «высших сил», приводится Беньямином как яркий пример той экзистенциальной любви к покою и несерьезной беспечности, которую и Хайдеггер в своей «Экспозиции герменевтической ситуации» считает источником всех свойственных современности «промахов-мимо-себя». Если же говорить вместе с Кассирером, то это отступление по собственной вине в мифическую форму мышления, где подлинно автономного действия, а тем самым и ответственности уже быть не может.
Вновь опутанный мифическим мышлением, в котором всякое естественное событие становится возможным предвестием либо знаком предопределенного рокового плана или же судьбы, человек теряет себя как свободное существо – и, по мнению Беньямина, теряет весьма охотно, ибо таким образом избегает величайшего из всех требований: необходимости по-настоящему взять на себя ответственность за свои действия. Эту склонность испытывал даже Гёте, прекрасно себя изучивший. Беньямин описывает это состояние следующим образом:
Человек цепенеет в хаосе символов и теряет свободу, которой не знали древние. Он начинает действовать в согласии с предсказаниями и тайными знаками. Недостатка в них в жизни Гёте не было. ‹…› В «Поэзии и правде» он поведал, как однажды спрашивал оракула, какому из двух своих художественных пристрастий он должен отдать предпочтение – поэзии или живописи. Страх ответственности – это был самый духовный из страхов, которому Гёте был подвержен всю свою жизнь. Он представляет основу этого консервативного мировоззрения во всех политических и общественных вопросах, – а в старости и в вопросах искусства. Он есть корень упущений в его эротической жизни
[144].
Вот таков один из видов утраты совершеннолетия, самостоятельности, который Беньямин вместе с Гёте раскрывает на примере брака, – возврат к мироописаниям и мировоззрениям, без сопротивления уступающим удобному стремлению человека лишить себя суверенности. Яркий тому пример – возврат в форму мифического мышления, каковое у Беньямина (как и в анализе Кассирера) включает все формы детерминистско-толкующего суеверия, особенно астрологии.
Упомянутое упущение, однако, – и здесь неудачно влюбленный и неудачно женатый Беньямин имеет в виду также и самого себя – подразумевает состояние малодушно и, по сути, безвозвратно утраченного шанса на неповторимый любовный опыт и новую жизнь.
Выбор или решение
Но не слишком ли это поспешный вывод, а главное, не слишком ли мрачный? Не является ли как раз полностью добровольное «да» супругов ярким примером суверенного обещания, данного навсегда обязательства, готовности всю жизнь нести ответственность не только за собственную жизнь, но и за жизнь выбранного партнера?
