Если участившимися бессонными ночами, глядя из окна своей комнаты на звездное небо Пухберга, Витгенштейн размышляет о немногих периодах, когда был счастлив, то все эти воспоминания ведут в Англию, в довоенные студенческие годы. Там у него были не только настоящие друзья по духу, но и любовь всей жизни в лице Дэвида Пинсента. Памяти друга, погибшего в годы войны при испытательном полете, Витгенштейн даже посвятил свой «Трактат». Когда-то он вместе с Пинсентом объехал на пони Исландию и жил в Норвегии в уединенной хижине. Вместе с ним он ощутил возможный смысл жизни.
Уже летом 1920 года Витгенштейн пишет о своей неизбывной печали по утраченной любви: «Я уже не в состоянии заводить новых друзей, а старых теряю. Это ужасно печально. Почти ежедневно я думаю о бедном Дэвиде Пинсенте ‹…› Он унес с собой половину моей жизни. А другая половина пойдет к черту»
[158]. Теперь, три года спустя, даже дружба с Расселом умирает, как оба поневоле признаются себе минувшим летом после последней – неудачной – встречи в Инсбруке. Витгенштейново нравственное чувство особенно возмущает развод Рассела и его долгий «необузданный» роман с Дорой Блэк, узаконенный лишь незадолго до рождения сына, тогда как Рассел всё меньше понимает ханжеский мистицизм своего гениального ученика.
Витгенштейн отчетливо видит, что ему грозит потеря последних связей в его жизни. И при всей решимости, с какой он ступил на радикально новый путь, эта перспектива причиняет боль. Страхи утраты делают его еще более сложным и ранимым в общении, как показывает письмо Джону Мейнарду Кейнсу, датированное весной 1923 года:
Дорогой Кейнс!
Большое спасибо, что Вы прислали «Reconstruction in Europe»
[160]. Мне, конечно, было бы приятнее получить хоть строчку от Вас лично, где было бы написано, как Вы поживаете и т. д. Или Вы слишком заняты, чтобы писать письма? Думаю, нет. Видитесь ли Вы с Джонсоном? Если да, то передайте ему от меня сердечный привет. Я был бы рад услышать и о нем (не то, что он имеет сказать о моей книге, а что он может сказать о себе самом).
Итак, если пожелаете снизойти, напишите как-нибудь.
Искренне Ваш
Тон, отнюдь не вызывающий желания ответить. К тому же у Кейнса в это время действительно работы невпроворот: вестник грозящей катастрофы, в послевоенные годы он становится самым влиятельным экономистом во всем мире. Как он, будучи членом британской делегации, предупреждал на мирных переговорах в Версале, а в 1919 году предсказывал в своей книге «The Economic Consequences of the Peace»
[162], гиперинфляция ведет Германию и Австрию на край политической пропасти. Судьба континента снова поставлена на карту. Грозят новые вооруженные столкновения между Францией и Германией. Революционная Россия, возглавляемая тяжело больным Лениным, охвачена гражданской войной, последствия которой никто предсказать не может. Кейнс консультирует английское правительство, отстаивает свои убеждения как публицист, к которому прислушивается весь мир, и между делом читает лекции по экономике в кембриджском Кингз-Колледже. Пока Витгенштейн обучает своих пухбергских учеников четырем действиям арифметики, Кейнс заседает с сильными мира сего в конференц-залах, разъясняя им базовую экономическую динамику, которой они преступно пренебрегли. Витгенштейн каждодневно борется за то, чтобы сохранить здравый рассудок. Кейнс – за то, чтобы поставить континент на новый экономический фундамент. Витгенштейн вместе с Рудольфом Кодером играет Моцарта в пухбергской подсобке. Кейнс в выходные, за земляникой и «Пиммзом», обсуждает форму этого и кое-каких других возможных миров опыта с давними кембриджскими друзьями по группе Блумсбери – в том числе с Вирджинией Вулф, ее мужем Леонардом, писателями Эдвардом Морганом Форстером и Литтоном Стрейчи.
Весной 1923 года экзистенциальный тупик Витгенштейна сужается всё больше. Надо что-то делать, если он не хочет окончательно растерять дорогие ему связи. Есть еще тот молодой, явно необычайно одаренный математик, который так образцово перевел его «Трактат» с немецкого на английский. Чарлз Кей Огден, составитель серии, в которой выпущена книга Витгенштейна, отзывался о нем самым превосходным образом. Как же его звали?
Дорогой господин Рамсей!
Недавно я получил письмо от господина Огдена, который пишет, что в ближайшие месяцы Вы, возможно, приедете в Вену. Поскольку Вы так превосходно перевели «Трактат» на английский, Вы, безусловно, сможете перевести и письмо, поэтому продолжу я по-немецки ‹…›
[163].
Немецкий текст этого письма, датированного весной 1923 года, не сохранился, но содержал он, по-видимому, что-то вроде приглашения для Рамсея при случае посетить его, Витгенштейна, в Пухберге у Шнееберга
[164]. Уникальная возможность для двадцатилетнего Фрэнка Рамсея, отпрыска почтенного академического семейства из Кембриджа. Вдвоем с Витгенштейном проработать весь «Трактат» – ту самую работу, которая уже через считаные недели после публикации заворожила и взбудоражила талантливую молодежь его университета. В сентябре 1923 года возможность осуществляется. Рамсей едет в Пухберг и на протяжении двух недель ежедневно после окончания школьных уроков по четыре-пять часов кряду штудирует с Витгенштейном его книгу – фразу за фразой. Чего ожидает Рамсей, вполне понятно. А вот мотивы Витгенштейна менее ясны. Рамсей сообщает матери о ходе визита:
Ужасно, когда он спрашивает: «Ясно?», а я отвечаю: «Нет», и он говорит: «Черт побери, какой же кошмар проходить всё это заново». Иногда он говорит, что мне этого не понять и надо оставить всё как есть. Нередко он забывал значение того, что записал вот только что, пятью минутами раньше, но потом все-таки снова вспоминал. Некоторые его фразы нарочито двусмысленны, поскольку несут в себе как обычное, так и скрытое значение, в которое он тоже верит.
Всего несколько дней спустя Рамсей шлет издателю «Трактата» Огдену открытку почти противоположного содержания:
Каждый день с двух до семи часов В. разъясняет мне свою книгу. Необычайно полезно; он, кажется, получает удовольствие, и мы прорабатываем за час примерно одну страницу. ‹…› Он очень заинтересован, хотя его ум, как он говорит, уже не гибок и он никогда уже не сможет написать еще одну книгу. ‹…› Он очень беден и влачит жалкое существование, имея здесь одного-единственного друга – большинство коллег считают его слегка сумасшедшим
[165].
