Почти неизбежно их дискуссия сосредоточивается на эпохе Возрождения и раннего Нового времени как переходной фазе европейского мышления. Отличалась она напряженной одновременностью существования мифическо-магических образов мышления, например астрологии, и логико-математических методов астрономии. На прогулке в парке разговор идет в первую очередь о Кеплеровом (повторном) открытии эллипса для астрономии, но регулярно прерывается опасливыми объяснениями и указаниями Варбурга, в каком из многочисленных зданий клиники держат сейчас под замком его жену, которая на самом деле в эту минуту идет с ним под руку
[174]. Совершенная биполярность всякого бытия, которая Варбургу видится наиболее ясно выраженной в эллипсе как геометрической фигуре с двумя фокусами, и в этот день, 10 апреля 1924 года, не покинула его дух: он по-прежнему воспринимает себя как пластичную смесь совершенной рациональности и иррациональности, гениальной научной интуиции и бредовой идейной узости. Тем не менее, он вновь обрел надежду – на новую общность исследователей, на продолжение научного проекта своей жизни, на друга в лице Кассирера, который будет следовать импульсам его мысли и, по-своему толкуя, их развивать.
По возвращении в Гамбург Кассирер срочно шлет в Кройцлинген новые библиографические ссылки и источники по проблеме эллипса, а Варбург в тот же вечер, когда Кассирер уехал, садится за стол, чтобы в письме «руководству лечебного учреждения „Бельвю“» просить разъяснений касательно
‹…› отношения господ врачей к симптому возобновляющейся научной работы как субъективного целительного фактора. ‹…› Быть может, это не слишком громкое заявление – быть может, Кассирер говорил с Вами об этом: я мог бы набросать действительно приемлемый метод культурно-психологического понимания истории
[175].
Варбург желает теперь только одного – вернуться в свою Библиотеку и впервые за много лет чувствует в себе для этого достаточно сил. Уже в августе 1924 года врачи дают согласие. В день отъезда, 12 августа, Бинсвангер записывает:
Сегодня утром [Варбург. – Пер.] в сопровождении референта отбыл во Франкфурт, там встречен д-ром Эмбденом и будет препровожден в Гамбург ‹…› приготовления к путешествию прошли спокойно и по-деловому, отъезд тоже без волнений. По дороге во Франкфурт на удивление дисциплинирован, предупредителен и спокоен ‹…›
[176].
В борьбе со своими демонами Варбург снова обрел опору и надежность. Он, конечно, отнюдь не избавился от глубинного страха смерти, однако перестал быть его рабом. Идеальная ситуация для последовательного анализа своего собственного бытия-в-мире. Любая другая форма успокоения была бы ложной и фатальной. Во всяком случае, так видится Мартину Хайдеггеру осенью 1924 года, незадолго до того, как и его существованием завладел новый, дотоле неведомый ему демон.
Веймар шатается
Первая профессорская осень в Марбурге проходит для Хайдеггера в разлуке с семьей. Найти квартиру оказывается невероятно трудно. Причиной тому, не в последнюю очередь, наплыв беженцев из оккупированной французскими войсками Рурской области – вот почему по распоряжению властей в Марбурге тамошнее и без того скудное жилье отдают бездомным семьям. Одновременно обостряется финансовый кризис. За считаные часы покупательная способность выплаченного жалованья уменьшается вдвое, если в финчасти университета вообще хватает денег на выплату. В конце октября 1923 года Хайдеггеру все-таки удается перевести домой «трижды по двадцать миллиардов». Он спешно справляется у Эльфриды, пришли ли деньги во Фрайбург.
Многим кажется, что по-настоящему война проиграна только теперь. В городах царит голод. Результат – бунты и мародерство. Веймарская республика этой осенью на грани коллапса. В сентябре Бавария объявляет чрезвычайное положение и под водительством консерватора Густава фон Кара, по сути дела, устанавливает диктатуру. Другие части республики, как, например, новые земли Тюрингия или Саксония, грозят последовать ее примеру. В крупных городах коммунистические бригады и националистические добровольческие отряды целыми днями ведут уличные бои. Фактически идет гражданская война. Государство почти не способно действовать, оно утратило монополию власти.
В конце сентября рейхсканцлер Густав Штреземан из национал-либеральной Немецкой народной партии (ННП) в свою очередь объявляет чрезвычайное положение. Вопрос лишь в том, к чему это приведет.
Однако в первую очередь революция закипает в Баварии. Ситуация резко обостряется 8 ноября 1923 года в мюнхенском погребке «Бюргерброй», когда Адольф Гитлер при поддержке численно превосходящих сил своих штурмовиков пистолетным выстрелом в потолок обрывает речь фон Кара. Он вынуждает его бежать из зала и призывает присутствующих – следуя славному примеру Муссолини и его фашистского движения в Италии – к «походу на столицу». Тысячи людей на следующий день откликаются на призыв Гитлера. Однако демарш заканчивается уже через несколько километров, в центре Мюнхена. Мобилизованная фон Каром земельная полиция получает приказ открыть огонь и стреляет в марширующую толпу. Двадцать человек убиты, Гитлеру удается бежать в санитарной машине.
Штреземан в Берлине пока не сдается. Чтобы остановить инфляцию, его правительство всего неделей позже вводит рентную марку. Маневр, который, к всеобщему удивлению, оказывается успешным и обеспечивает заметную стабилизацию общего положения. К Новому году французы объявляют об уходе из Рура. Веймарская республика вновь спасена. Однако некоторые политические силы именно в этом и видят настоящую катастрофу.
Прочные оплоты
В начале 1924 года и у Хайдеггеров положение заметно стабилизируется. Наконец-то найдена квартира поблизости от коллеги-профессора Николая Гартмана, правда не идеальная и, увы, без сада, но уже в январе семья радостно воссоединяется на новом месте. Марбург – уже по звучанию напоминает Фрайбург. Только горы там не такие высокие, склоны не такие крутые, церкви не такие солидные, а улицы не такие уютные. Любовь, конечно, не с первого взгляда, но Хайдеггеры вполне уютно чувствуют себя в знакомой провинциальной обстановке.
И в самом университете – в ходе предшествующих десятилетий Герман Коген, Пауль Наторп и Эрнст Кассирер сделали его оплотом неокантианства – Хайдеггер вместе со своим «штурм-отрядом» получает в первый год положительный отклик. Список студентов, которых он привлекает на свою сторону, читается как «Who is Who» послевоенной немецкой философии и философской публицистики: Ганс-Георг Гадамер, Герхард Крюгер, Карл Лёвит, Вальтер Брёккер, Ханс Йонас, Лео Штраус…
В первые сумбурные месяцы Гадамер – особая опора для Хайдеггера, ведь он коренной марбуржец, его родители пользуются в городе большим уважением, а потому весьма полезны при совершении множества малых и больших покупок. Хайдеггер находит философского единомышленника в лице евангелического теолога Рудольфа Бультмана. Для самого же Бультмана, находящегося под влиянием Кьеркегора и Ясперса, важно отыскать в творчестве Хайдеггера истинную экзистенциальную мощь христианства – далекую от всех мифов и ложной учености, а равно и от всех институциональных рамок и принуждений. Бультман тоже стремится демистифицировать христианство. Хочет показать человеческое существование во всей его абсурдности и наготе, заставив его таким образом почувствовать силу освобождающего христианского послания
[177]. Именно этого желает и бывший церковный философ Хайдеггер – только без христианского обета спасения.
