Снова непонимание. Снова не учебник. Даже на уровне словаря Витгенштейн остался для издательского мира трудным автором. В итоге словарь всё же был напечатан без серьезных изменений. И кстати, довольно скоро – осенью 1926-го, через полтора с лишним года после его составления. Однако слишком поздно для Витгенштейна-учителя. И человека. Как ранее «Трактат», эта книга тоже будет свидетельством существования, которое ее автор к моменту публикации уже окончательно оставил позади. Точнее, был вынужден оставить позади.
Обморок
Любителем палочной дисциплины бывшие ученики его всё же назвать не могли. Слишком переменчивы были его настроения, слишком редки вспышки, слишком нерегулярны наказания – обычно раздаваемые при быстром обходе класса щелчки по лбу или удары тростью. И то, чтó утром 10 апреля 1926 года сделал или, наоборот, не сделал одиннадцатилетний Йозеф Хайдбауэр, чем он навлек на себя гнев учителя, никто из одноклассников в точности не помнил. Во всяком случае, к числу закоренелых хулиганов Йозеф не принадлежал (он никогда не знал отца, а мать его служила скотницей у крестьянина Пири). Большей частью его вспоминают как мальчика спокойного, рослого, не очень смышленого, а главное, всегда бледного лицом. Через три года после инцидента, который по сей день носит его имя – случай Хайдбауэра, – он, говорят, умер от лейкемии. Вероятно, болезнь подрывала его силы не один год. Кто знает. Так или иначе, на уроке Витгенштейн влепил Йозефу Хайдбауэру пару крепких затрещин – не то чтобы с размаху, но в результате достаточно сильно, поскольку мальчик падает без памяти и несколько минут безжизненно лежит на полу. Витгенштейн немедля прекращает урок, посылает за доктором, относит всё еще не пришедшего в себя ученика в комнату отдыха на третьем этаже школы – и ждет. Когда из расположенного в четырех километрах Кирхберга наконец приезжает врач, Йозеф уже очнулся. Тем временем тут уже находятся его мать и крестьянин Пири, один из богатейших землевладельцев региона, к тому же – опекун. Прямо из коридора приемный отец во всё горло проклинает Витгенштейна как «чудовище» и «дрессировщика», о котором он «заявит» в полицию, чтобы ему навсегда запретили работать в школе. А Витгенштейн? Он поручает Йозефа заботам матери и доктора, уходит из школы через другую дверь, собирает чемодан (собственной мебели и книг у него нет) и на первом попавшемся автобусе уезжает из идиллического Оттерталя. По сути – сбегает
[255].
Когда на следующее утро Пири является в жандармерию, Витгенштейна давным-давно и след простыл, он в Вене. Правда, жалобу на него так и не подали. Внутреннее расследование школьного ведомства не установило никакого тяжкого нарушения со стороны учителя. И всё же: день 10 апреля 1926 года стал последним в школьной карьере Витгенштейна. Как он многократно предсказывал в письмах друзьям, всё кончилось «очень плохо».
«Я утратил контакт со своим классом», – заявляет он в личной беседе окружному инспектору Кундту. Несмотря на настоятельные уговоры инспектора еще раз подумать, Витгенштейн просит незамедлительной отставки. Двадцать восьмого апреля его прошение официально удовлетворяют. Через два дня после его тридцатисемилетия.
Когда Витгенштейн отправился в провинцию, дело для него заключалось вовсе не в его юных соотечественниках, восьмичасовом рабочем дне или улучшении материальных условий жизни бедняков. Речь шла, в первую очередь, о новых, целительных контактах с учениками и с самим собой. Тщетно. Ровно через семь лет после возвращения с Первой мировой войны он вынужден признать свой жизненный проект на поприще учителя народной школы провалом. Впредь его удерживает в жизни только стыд.
VII. Пассажи. 1926–1928
Витгенштейн проявляет предусмотрительность, Беньямин совершает прорыв, Кассирера искушают, а Хайдеггер возвращается домой
Технический талант
Я знаю, самоубийство всегда свинство, ведь никак нельзя желать собственного уничтожения, и каждый, кто хоть раз представлял себе, что происходит при самоубийстве, знает: самоубийство – это всегда неожиданное нападение на самого себя. А ничего хуже этого быть не может. Всё, разумеется, из-за того, что во мне нет веры
[256].
Эти строки Витгенштейн через полтора года после окончания войны, на этапе большого отчаяния, написал своему другу Паулю Энгельману. Они познакомились на армейских курсах в Ольмюце
[257] и после войны тоже поддерживали оживленный контакт. Пока Витгенштейн учительствовал, Энгельман – в юности он работал секретарем у Карла Крауса, а позднее учился у архитектора Адольфа Лооса – открыл в Вене собственное архитектурное бюро. Друг Энгельман, конечно же, замечает, в каком катастрофическом душевном состоянии вновь находится Людвиг после бегства из Оттерталя.
Весть о смерти матери 3 июня 1926 года застает Витгенштейна в монастыре Милосердных братьев в Хюттельдорфе, где он поселился с намерением вступить в орден. Трудно себе представить, что стало бы с философией ХХ века, если бы тамошний настоятель пошел навстречу желанию Витгенштейна. Но в беседе вполне однозначно выясняется, насколько потерян и смятен тогдашний философ. Кров ему всё же предоставляют, в монастырском садовом домике, где Витгенштейн проводит летние месяцы, стремясь отвлечься от себя самого единственным эффективным способом – тяжелым физическим трудом.
Разумеется, внутренний разлад Люки, как и семь лет назад, серьезно тревожит семью. Прежде всего – сестер, Гермину (Мининг) и Маргарету (Гретль), которые теперь, после кончины матери, становятся во главе семейства Витгенштейн, а потому оберегают и (по-прежнему весьма значительное) состояние. Гермина – старшая в семье. Маргарета, на восемь лет ее младше, с 1905 года находится замужем за американским предпринимателем и банкиром Джеромом Стонборо, в годы войны жила в Швейцарии и в США и лишь спустя некоторое время по ее окончании вернулась в Вену. Живет она теперь отдельно от мужа и вновь играет ту же самую роль меценатки и светской дамы, которую весьма успешно исполняла до 1914 года. Знаменитый портрет молодой Маргареты Стонборо-Витгенштейн (1911) кисти Густава Климта дает об этом определенное представление.
Но, чтобы играть эту роль в полном соответствии с собственными представлениями, Гретль не достает в Вене своего дома, вроде старинного дворца Витгенштейнов. Архитектором избран Энгельман. За долгие годы дружбы с Людвигом он успел стать другом и наперсником всей семьи и уже проектировал и осуществлял различные перестройки для Гермины. Теперь ему поручен проект нового городского дома для Маргареты. Деньги при этом не имеют значения – как и господствующие условности и мода. Уже в зимние каникулы 1925–1926 годов он обсуждает свой проект с Людвигом и, учитывая весьма прискорбное душевное состояние друга, разрабатывает план, от которого приходит в восторг и Гретль. В июне 1926 года она пишет в Америку сыну, Томасу Стонборо:
