Кассирер не вдается в подробные историко-филологические доказательства, но в этот день, 15 августа 1928 года, его краткая история достигает своей поистине вдохновенной кульминации – конечно же, в Иммануиле Канте:
В «Идее всеобщей истории во всемирно-гражданском плане», написанной Кантом в 1784 году, то есть за пять лет до начала [Великой французской. – Пер.] революции, как цель политической истории человечества обозначено осуществление «внутренне и для этой цели также внешне совершенного государственного устройства». «Несмотря на то, что в настоящее время имеется еще только весьма грубый набросок подобного государственного объединения, всё же у всех его членов начинает пробуждаться чувство, что каждому удобно сохранение целого; и это вселяет надежду на то, что после нескольких преобразовательных революций наступит когда-нибудь, наконец, такое состояние, которое природа наметила в качестве своего высшего замысла, а именно – всеобщее всемирно-гражданское состояние, как лоно, в котором разовьются все первоначальные задатки человеческого рода»
[304]. Таким образом, это лишь повторение собственного изначального требования Канта, а не воздействие внешних мировых событий, когда он, десять с лишним лет спустя, в работе «К вечному миру» определяет первую окончательную статью договора о вечном мире в том смысле, что гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским. Ибо только такое устройство, по его разумению, отвечает идее «изначального договора», на котором, в конечном счете, должно зиждиться всё правовое законодательство народа
[305].
Американская конституция, Французская революция, Веймарская республика – всё обосновано по новому, исконно немецкому образцу! И не только они, заодно и по-прежнему вызывающая споры в стране Лига Наций, в которую германское государство после упорных переговоров было принято лишь два года назад. Стало быть, маленький философско-исторический фокус, хотя и весьма спорного характера, однако же проделанный Кассирером в этот праздничный день настолько легко и элегантно, что никто ничего не заметил. Более того, представленное содержание было встречено аплодисментами как самое что ни на есть естественное, особенно когда Кассирер подходит к подлинной исторической морали своего выступления:
Моими рассуждениями я намеревался разъяснить вам тот факт, что в целокупности немецкой духовной истории идея республиканского устройства как таковая отнюдь не чужак, а уж тем более не внешний агрессор, что она, скорее, взросла на своей родной почве и питалась своими исконнейшими силами, силами идеалистической философии. ‹…› «Лучшее, что дает нам история, – говорит Гёте, – это вызываемый ею энтузиазм». Так и погружение в историю идеи республиканского устройства не должно быть обращено лишь вспять, но должно укреплять в нас веру и убеждение, что силы, из коих она изначально выросла, указуют ей также путь в грядущее и способны помочь ей его приблизить
[306].
На этом он закончил и под гром аплодисментов покинул сцену. От природы легковозбудимый Аби Варбург, разумеется, тоже при сем присутствовавший, усмотрел в этой речи – ни много ни мало – «предисловие к Великой хартии немецкой республики», а стало быть, именно то, что сегодня так необходимо «бедной Германии, которая всё еще не может приноровиться к своей жажде свободы». И он опять просит разрешения напечатать эту речь спецвыпуском
[307].
Одна лишь Тони Кассирер в этот праздничный день сохраняет за собой право на скепсис. Она вспоминает:
Много «впечатленных» я, во всяком случае, после торжества в гамбургской ратуше, не обнаружила, а убежденными, как всегда, остались те, кто этого хотел. Чтобы встряхнуть Германию, тогда требовались другие средства, нежели те, что привык и желал использовать Эрнст
[308].
С такой оценкой непременно согласились бы и Вальтер Беньямин, и Мартин Хайдеггер. А Кассиреры в тот же вечер ночным поездом уехали в Швейцарию, в горы. На сей раз – во вполне заслуженный отпуск.
Новые горизонты
В октябре 1927 года Хайдеггер всё еще ждет однозначного известия из берлинского министерства. Хотя «Бытие и время» за считаные месяцы после публикации привлекло огромное внимание и повсюду именуется настоящим событием, приглашение занять в Марбурге кафедру, освободившуюся после кончины Наторпа, по-прежнему заставляет себя ждать. Девятнадцатого октября наконец-то приходит спасительное письмо. Хайдеггер в эти дни у брата в Месскирхе – после смерти матери там надо уладить кое-какие вопросы, – тогда как Эльфрида с мальчиками живет в хижине. Вот уже три года семья мотается между марбургской квартирой и хижиной в Тодтнауберге. Так больше продолжаться не может, тем более что подросшим сыновьям пора в школу.
С приглашением на ординатуру открываются теперь совершенно новые горизонты.
Вчера в телефонном разговоре я по голосу заметил, как ты рада. Решение министра – отрадный знак объективности. Министерство и само, наверно, ощущает это как освобождение. ‹…› Г[уссерль. – В. А.] теперь, когда я стал преемником кафедры Наторпа, заготовил еще один козырь. ‹…› удивительное Хайдеггеровское везенье, похоже, еще живо. ‹…› Теперь мы сможем немного перевести дух и позволить себе кое-какие радости – но прежде всего «дом» принимает определенные очертания не только в планах, но и в возможности осуществления…
[309]
Так пишет Маврик Хайдеггер 21 октября 1927 года своей душеньке Эльфриде. Если всё пойдет по желанию семейной пары, то Марбург – лишь необходимая остановка на их обратном пути во Фрайбург, где в будущем году Гуссерлю предстоит выйти на пенсию. Несмотря на еретическую самостоятельность своего лучшего ученика, Гуссерль желает себе в преемники именно Хайдеггера.
Вид Марбурга со зданием университета. 1930
Время демона
Родил детей, написал книгу: согласно традиционной (обязательной и для Хайдеггера) триаде, ему остается только построить дом. К тому же лишь теперь, на тридцать восьмом году жизни, он начинает чувствовать себя по-настоящему зрелым. Дом, по-настоящему собственный дом, может быть построен только на родине. В конце концов, сперва родина – потом стройка, сперва родное отношение к миру – потом воспринятое мировоззрение; но прежде всего – мышление, а уже потом всё остальное! И в этой сфере после увлеченного написания «Бытия и времени» зимой 1927–1928 годов намечаются новые импульсы: «После непомерного публикационного нажима наступил отдых – я замечаю, что с ним покончено, и демон вновь начинает довольно ощутимо подталкивать и наседать»
[310], – сообщает Хайдеггер жене 21 января 1928 года из Марбурга. Эльфрида и сыновья тем временем живут у крестьян неподалеку от хижины. Отдавать детей в марбургскую школу уже нет смысла, так они решили.
