Как бы то ни было, молодой студенческой гвардии дискуссия показалась достаточно волнующей, чтобы в заключительный вечер давосского форума представить ее в сатирической форме. Эммануэль Левинас, припорошив голову белой золой, сыграл роль Кассирера. Ради пущей театральности, стремясь высмеять дремучую ветхость идеалистических образовательных взглядов Кассирера, он в ходе представления то и дело высыпал из карманов пепел и, заикаясь, восклицал: «Гумбольдт, образование! Образование, Гумбольдт!..» (Если есть на свете вещи, которых человек стыдится всю жизнь, то для французского философа это был, несомненно, тот самый случай.) Всего через два месяца, в июне 1929 года, выйдет в свет работа Хайдеггера «Кант и проблема метафизики»
[334] – продолжение и развитие представленных в Давосе тезисов в книжной форме. В 1932 году Кассирер еще раз письменно обратится к интерпретации Канта Хайдеггером, но больше никаких высказываний по поводу дискуссии не оставит. Возможно, он просто считал это событие недостаточно важным. Или же, спустя годы, наоборот важным до боли. Во всяком случае, он всю жизнь обходил эту тему молчанием. После диспута Кассирер с группой студентов поехал на однодневную экскурсию в Зильс-Марию, в тамошний дом Ницше. Хайдеггер к ним не присоединился. Предпочел кататься по снежным склонам.
Весенние чувства
В конце марта 1929 года, когда Мартин Хайдеггер читает в давосском гранд-отеле «Бельведер» второй доклад по Канту, а ослабевший Эрнст Кассирер там же приходит в себя после гриппа, Вальтер Беньямин усиленно ищет хорошего учителя древнееврейского. «Д-ру Магнесу я напишу, как только начнутся – ежедневные – уроки», – обещает он 23 марта 1929 года Герхарду Шолему, который уже давно с нетерпением ждет соответствующих вестей в Иерусалиме. Стало быть, этой весной тоже есть серьезные проблемы, правда, их заметно меньше обычного. Ведь, учитывая закаленный неудачами карьерный путь Беньямина, предшествующие двенадцать месяцев, бесспорно, были самыми успешными в его взрослой жизни: в конце января 1928 года работа о барочной драме и «Улица с односторонним движением» наконец-то вышли в виде книг и получили у критики широкий, большей частью даже положительный, отклик. Сначала «Литерарише вельт» и «Франкфуртер цайтунг», где Беньямин часто печатался, опубликовали сущие дифирамбы. Но также поступила и «Фоссише цайтунг» и даже газеты в Австрии и Швейцарии. Не кто-нибудь, а сам Герман Гессе лично выразил издательству «Ровольт» свое искреннее восхищение «Улицей с односторонним движением». Один из берлинских книжных магазинов неподалеку от моста Потсдамер-брюкке даже отводит сочинениям Беньямина целую витрину – вкупе с его скульптурным бюстом, выполненным Юлой Кон в экспрессионистской манере. Пусть тиражи двух его опубликованных сочинений составляют всего одну тысячу экземпляров каждый, однако всего за год Беньямин вырос до уровня общепризнанного, оригинального автора.
Трехсотгрошовая опера
В роли критика он тоже явно укрепился. И «Литерарише вельт» во главе с Вилли Хаасом, и руководимый Зигфридом Кракауэром литературный раздел «Франкфуртер цайтунг» теперь постоянно привлекают его как автора. Если присмотреться, то Беньямин теперь – неотъемлемая часть, если не сказать идейный центр группы авторов, которая позволяет себе писать в соответствующих СМИ взаимные рецензии на собственные работы. Кракауэр рецензирует Беньямина, Беньямин – Кракауэра, Блох – Беньямина, Беньямин – Блоха… К этому кругу принадлежит и Адорно, среди своих по-прежнему известный как Визенгрунд.
Впервые в жизни Беньямин – начавший тем временем готовить и программы для Гессенского радио – располагает чем-то вроде профессиональной сети, к тому же обеспечивающей ему финансовую стабильность. Теперь он уже не предлагает в отчаянии свои работы, но нет-нет, да и по-барски отказывается, не выпрашивает рецензионные экземпляры – их ему доставляют бесплатно. Он даже чувствует себя в эти дни достаточно уверенно, чтобы помочь бедствующим друзьям, – например, пристраивает на работу в редакцию Альфреда Кона (брата Юлы), вместе с тем предупреждая его о безусловной жесткости такой формы существования:
Заработать литературой хотя бы три сотни марок в месяц совершенно невозможно, пока не пройдет много лет ожидания, да и тогда это никак не твердый минимум
[335].
Беньямин знает, о чем говорит. Но теперь, наконец-то, всё как будто бы само идет ему в руки. «Ровольт» намерен выпустить сборник его лучших критических статей. И среди них – эссе об «Избирательном сродстве». Кракауэр вскоре станет берлинским корреспондентом своей газеты. Адорно и Блох всё чаще наведываются в столицу, где Беньямин принят в высокоэлитарном кругу Бертольта Брехта и Хелены Вайгель.
С премьерой «Трехгрошовой оперы» в «Берлинер ансамбле»
[336] брехтовскому «театру классовой борьбы» осенью 1928 года удается окончательный прорыв. На него, тридцатиоднолетнего гения-драматурга, возлагают теперь в Германии огромные надежды, не в последнюю очередь – общественно-революционного характера. После выборов в Рейхстаг в мае 1928 года левые политические силы безусловно окрепли, тогда как НСДАП набрала всего 2,59 % голосов. Стало быть, что-то назревает, как чувствуют в коммунистическом лагере, живущем ожиданием близкой революции.
Беньямин в эти месяцы тоже всё отчетливее ощущает себя частью этого движения. И в нем зреет что-то великое, творческий демон шевелится, всё больше проникаясь духом классовой борьбы. Первоначально задуманная как небольшое эссе, работа о «Парижских пассажах» между тем обрела собственную жизнь, заняв ключевое положение во всей его дальнейшей литературной деятельности:
Работа над «Парижскими пассажами» становится всё более загадочной и требовательной, она воет по ночам, словно маленький зверек, если я забыл напоить его днем у самых дальних источников. Бог весть, что он натворит, если однажды я выпущу его на волю
[337].
Так пишет Беньямин уже в мае 1928 года. Годом позже ничего не изменилось. Проект занимает почти всё его время, принимая вид широких разысканий в Берлинской государственной библиотеке. Работает он именно над «Пассажами». Все прочие тексты, в том числе и для заработка, подчинены в этот период проекту и в лучшем случае представляют собой пусть и оригинальный, но побочный продукт.
Так и в марте 1929 года, когда Беньямин занят работой над двумя довольно большими эссе для «Литерарише вельт». Первое посвящено творчеству Пруста («К портрету Пруста»)
[338], второе – развитию французского сюрреализма начиная с 1919 года («Сюрреализм: последняя моментальная фотография европейской интеллигенции»)
[339]. При этом в каждой строчке чувствуется, насколько последовательно мышление Беньямина (а также героев его текстов) находит теперь отправные пункты в постоянно ускоряющемся опыте столичной жизни, которую человек из провинции в этой форме просто не знает и не может понять.
