В окно кухни аккуратно постучали — мать и дочь обернулись. Во дворе стояла Мария и делала знаки, чтобы к ней вышли.
Анна Николаевна кивнула и направилась к двери. Валя — следом.
— Валюш, не ходи.
— Ты будешь рассказывать тёте Маше, что узнала, — без вопроса в голосе сказала девочка. — А мне? Я, думаешь, не хочу помогать? Или мне знать не надо?
— Валь, ну не детское это дело…
— А к Шушане ходить — детское? Как я смогу помогать, если ничего не знаю…
— Но ты понимаешь…
— Я, по-твоему, совсем глупая? Понимаю, дело серьёзное, и болтать о нём нигде не надо. Мам, ну правда… мне тоже важно это делать. — Валя потянулась за своим пальтишком.
Мать вздохнула, подумав о том же, о чём думали тогда многие: как рано и быстро взрослеют из-за войны дети. Накинув пальто, подала Вале тёплый платок:
— Голову накрой. Холодно.
На улице Анна Николаевна тихонько стала рассказывать подруге новости:
— Пётр Сергеевич, бывший начцеха из типографии, сказал, что он сам теперь в типографии не работает и планировал сегодня уйти из города, но тут эти фашистские приказы появились, и «старшие товарищи», как он выразился, велели ему остаться и попытаться что-то сделать для евреев и крымчаков, для кого возможно.
— Что он может сделать? Спрятать? — тихо спросила Валя.
— Всех не спрячешь, да и мест таких мало, где безопасно людей прятать. Хотя кое-кого, он сказал, вывести из города можно. И документы поменять хотя бы тем, кого мало знают в городе. В типографии есть надёжный человек, он попытается достать стандартные бланки справок. Где-то на складе были довоенные. И ещё вырежет копию нескольких печатей домоуправлений по образцам, которые Пётр Сергеевич нашёл.
— Зачем?
— Будут делать людям справки, будто у них ещё до оккупации пропали документы — украдены, или в эвакуации утеряны, или при бомбёжке, как вот у Тамары было. Ну и давать другие имена и фамилии.
— Я тоже кое-что добыла. — Мария вынула из кармана потёртый паспорт. — Вот мне знакомая дала. У них перед самой оккупацией бабушка умерла в посёлке, а документы они сдать не успели. Смотри — на фотографии всё равно не разберёшь, какие глаза и волосы
[46].
Валя заглянула в раскрытый паспорт:
— Не очень похоже.
— Все мы на паспортных фото на себя не сильно похожи. Тут печать на пол-лица — может, и сойдёт. И по возрасту всего на пять лет старше Шушаны. Антонопулу Аделаида, гречанка. Вот, Шушане отдай — пусть привыкает к новому имени. — Мария протянула Анне Николаевне документ.
— Маша, спасибо тебе.
— Не благодарят за это, Ань… И вот ещё что: я же собиралась к Фире зайти. Не знаешь, есть у неё кто в квартире?
— Немцы у них не стоят. Там коммуналка такая… запущенная. Они пока получше выбирают.
— Можно я с вами, мам?
— Ну пойдём, только не влезай во взрослые разговоры, пожалуйста.
Соседка, которую почти все во дворе, независимо от возраста, звали тётей Фирой, открыла на стук сразу. Будто ждала кого-то.
— Тёть Фир, ты даже не спрашиваешь кто… — сказала Мария с упрёком. — Ну как так можно?
— А! Шо теперь… — Женщина безнадёжно махнула рукой. — Один леший, кто бы ни был — войдёт и не спросит. Здравствуй, Маша. О! И ты, Анюта, тута… и Валюха даже. И шо за такая делегация ко мне? Или я какая важная персона стала?
— Тётя Фира, ты на улицу выходила нынче?
— Чего я там забыла? На этих… — соседка явно удержалась от крепкого словца, — что ли, смотреть? Или ты за регистрацию спрашиваешь? Так я не ходила. Вот думаю… или пойти на их рожи поганые поглядеть и ту бумагу получить? Ведь пойдёшь — работать заставят. Или таки плюнуть на это и помереть с голоду… чтоб им, собакам, нами подавиться…
— Тётя Фира, вам нужно теперь осторожнее. — Анна Николаевна старалась говорить как можно спокойнее. — Сегодня приказ повесили: всем евреям регистрироваться отдельно и ценности сдать. Не к добру это. Давайте подумаем, куда вас спрятать можно.
— Аня, ну какой спрятать… кажная собака в городе знает, шо я еврейка. И куда ты такие габариты спрячешь? — Тётя Фира иронично и выразительно обвела рукой свои крупные бёдра. — Нет уж, девки, коли евреям персонально велено регистрироваться, так я и пойду.
Мария даже руками всплеснула.
— Тётя Фира, не дури! Ну зачем ты пойдёшь! Неспроста они это затеяли. Знающие люди говорят, в Киеве всех евреев немцы в какой-то лагерь согнали. Якобы куда-то эвакуировать… а на самом деле что-то тут не то.
— То — не то… какая, к шутам, разница. Все пойдут, и я пойду! И прятаться не стану… и не ходите вы ко мне… Не то какая-нибудь зараза вроде Зинки и вас евреями запишет.
Так и эдак убеждали её Анна Николаевна и Мария — тётя Фира была непреклонна: со всеми пойду, а там будь что будет.
Женщины уходили от соседки огорчёнными и подавленными.
Чувство, что всё это плохо кончится, не оставляло даже Валю. Она машинально помогала маме с очередной стиркой, а в голове крутился смешной стишок про мальчика Ле́меле, который так любили слушать ребята в санатории.
…Мама сказала:
— Ты мне услужи:
Вымой тарелки,
Сестру уложи.
Дрова наколоть
Не забудь, мой сынок,
Поймай петуха
И запри на замок.
Сестрёнка, тарелки,
Петух и дрова…
У Лемеле только
Одна голова!
Схватил он сестрёнку
И запер в сарай.
Сказал он сестрёнке:
— Ты здесь поиграй!
Дрова он усердно
Промыл кипятком,
Четыре тарелки
«Этот поэт, — вдруг подумалось девочке, — он ведь тоже еврей…»
Наташа. Из дневника
10 ноября
Говорят, сдали Ялту. Получается, весь Крым, кроме Севастополя, уже занят немцами? Мы тут живём совсем без правдивых сведений. Надеялись, может, немцы по своему радио врут всё, чтобы нас запугать, но мама видела Петра Сергеевича, он говорит — правда.
14 ноября
Вчерашнюю настоящую советскую газету «Правда» (первую страницу) кто-то ночью наклеил на стену дома. Я шла утром, увидела, но побоялась долго стоять читать — вдруг патруль. Успела только понять, что Севастополь держится. Ленинград всё ещё в блокаде. Призывы «Отстоим родную Москву!». То есть непосредственная угроза Москве всё ещё есть.
