Валя
Тайные дела и странные разговоры
Мыло, которое выдавали немцы для стирки своего белья, было совсем не похоже на привычное советское хозяйственное. Оно великолепно отстирывало все самые сложные пятна, но едко пахло и ужасно разъедало руки. Анна Николаевна, вынужденная стирать всю одежду трёх своих «жильцов», их постельное бельё и ещё горы солдатских полевых штанов, курток и исподнего, которые ей приносили через день, страдала от язвочек и трещин на руках, от боли в опухших суставах, но не позволяла Вале тоже браться за стирку. Единственное, чем могла помочь дочка, — выполаскивать мелкие и отжимать тяжёлые вещи: выкручивать их вдвоём было, конечно, легче. С резким наступлением холодов сушить бельё на улице стало невозможно — оно могло сохнуть несколько суток. И тогда немец-денщик натянул в кухне под потолком верёвки и велел сушить бельё здесь. В маленьком помещении стало ещё более тесно, сыро и душно.
Усталость и ломота в спине мешали по ночам заснуть не только Анне Николаевне, но и Вале, которой именно ближе к вечеру приходилось больше всего помогать маме с выкручиванием тяжёлого белья. Сырость и постоянный запах мыла в кухне ещё добавляли неприятностей. Спать стало трудно: матрас, простыни и одеяла, свёрнутые весь день на холодном полу, отсыревали, и в них было совсем неуютно. К тому же мешал голод. Есть хотелось всё время. Валя не высыпалась, потому что подолгу не могла уснуть, а немцы вставали рано, и начинался шум, ходьба туда-сюда. Но она старалась не жаловаться ни вслух, ни мысленно.
Девочка понимала, что их нынешняя жизнь — далеко не самый худший вариант. У них в доме тепло и есть электричество, потому что так нужно немецким офицерам, есть вода и еда, которой хотя и весьма скудно, но всё же расплачиваются немцы за стирку. Еды было мало, но всё же лучше, чем ничего. У Зои, Шушаны и Розы (ой, то есть Аделаиды и Софии — каждый раз мысленно поправляла себя Валя, чтобы не сбиться ненароком в разговоре) в доме совсем холодно, а с топливом и с едой гораздо хуже, чем у них с мамой. Гордые севастопольцы продуктов у Анны Николаевны не брали ни под каким видом. С болью вспоминала Валя бойкую и язвительную тётю Фиру — в душе очень добрую и справедливую, — упрямо ушедшую на погибель вместе с тысячами других таких же, не повинных ни в чём, кроме того, что родились евреями или крымчаками. Так что ей, почти взрослой тринадцатилетней девочке, живой, здоровой и даже не так уж сильно голодающей, грех жаловаться.
Тщательно написанная Анной Николаевной справка (на бланке, с печатью!) о том, что София Антонопулу является дочерью Аделаиды Антонопулу и что её документы утрачены во время эвакуации из Севастопольского района в сентябре 1941 года, спасла Розу от участи множества других крымчаков, так же, как спас Шушану чужой паспорт. Верующая Шушана мысленно молилась за упокой души неведомой ей Аделаиды и за то, чтобы живы остались Анна, Фёдор, Валентина и Михаил, которых, она была уверена, послал Господь ей и её близким в трудный час.
За три дня, данных евреям и крымчакам на обязательную регистрацию, Анна Николаевна написала больше четырёх десятков справок об утере документов — на бланках и просто листочках с печатями, что добыли или изготовили надёжные люди из типографии. Это была целая схема: Пётр Сергеевич выяснял, кого возможно прикрыть такой справкой или даже чужим паспортом, решал, какой национальности будет теперь человек, следил, чтобы не повторялись имена и фамилии, а несколько его помощников писали справки, стараясь делать разными почерки и подписи «уполномоченных лиц, выдавших справку».
Уже потом, много позже, после войны, Валя узнала, что участвовали в этой работе всего шесть человек: Пётр Сергеевич как организатор и координатор, рабочий типографии — он же резчик печатей, три «писаря», в числе которых Анна Николаевна, а также девушка, доставлявшая справки людям. Никто из них, кроме координатора, не знал ни в лицо, ни по имени остальных участников операции и в случае провала не мог их выдать. Сильнее других рисковал Пётр Сергеевич, которого знали все. Почти полторы сотни человек спасли эти шестеро, а некоторых хорошо известных в городе людей Петру Сергеевичу удалось с подобными фальшивыми документами переправить туда, где местные жители их не знали. Тогда мать не стала посвящать Валю в эти дела, решив, что той достаточно истории с Шушаной и Розой — дай бог, чтобы не ошиблась в именах.
Валины дни шли монотонной чередой: она помогала маме в тяжёлой стирке и уборке квартиры, готовила — если было что-то кроме пустой крупы — и всё время боялась попасться на глаза оккупантам, сделать что-то не так, нарваться на их гнев или выстрел. Однако оккупанты в квартире вели себя тихо: офицер, приходя со службы, смотрел будто сквозь них, денщик приносил бельё или непривычно маленькие буханочки серого или чёрного хлеба и крупу — плату за стирку, пытался объясняться, но агрессивным не был. Анна Николаевна делала вид, что почти не понимает немецкого…
— Мам, а откуда они берут столько постельного белья? — спросила однажды Валя, увидев новую гору тяжёлых простыней. — Их же всего трое.
— Думаю, все немцы, живущие в этом квартале, сдают Дитриху. Они хорошо умеют считать: им невыгодно отдельно в каждом доме платить за стирку, даже если плата так мала. Вон и солдатской одежды целая куча.
Дитрихом, как они уже выяснили, звали денщика. Именно он всегда приносил бельё в стирку. Немцы практически не замечали обитательниц кухни, если только не нужно было что-то им приказать. Питались они, видимо, в какой-то немецкой столовой, потому что дома обычно еды не требовали и не готовили. Вечерами из комнат доносились то оживлённые разговоры и громкий смех, то резкие выволочки, которые устраивал офицер денщику. И лишь переводчик, тоже носивший офицерскую форму, время от времени с интересом поглядывал на молчаливую женщину, которая, несмотря на тяжёлую работу и недоедание, была красива, явно умна и хорошо образованна. Он уже успел рассмотреть и оценить домашнюю библиотеку, разместившуюся на стеллажах в комнатах, и замечал, что время от времени на полках происходят изменения: исчезает одна книга, встаёт на место другая.
В отсутствие немцев Валя аккуратно пробиралась в бывшую детскую и, стараясь не сдвинуть лежавшие везде вещи, доставала очередной томик.
Однажды переводчик явился в непривычное время — среди дня. Он нёс в руках несколько пачек книг, чем-то кое-как связанных, из солдатского ранца за его плечами тоже выглядывали корешки. Анна Николаевна постаралась не выдать своего удивления, а Валя изумлённо вытаращила глаза, но, заметив строгий взгляд матери, быстро отвернулась и уткнулась в свою книжку, раскрыв её где попало. Немец деловито выложил трофеи на стол в комнате и стал складывать их в аккуратные стопки. На минуту задумался и направился в кухню.
— Ich brauche ein Seil oder einen Draht
[49].
Анна Николаевна развела руками и покачала головой.
— Не притворяйтесь. Вы понимаете немецкий. Может быть, не хуже, чем я — русский.
