Наташа забралась по лесенке и стала передавать Вале брикеты, которые оказались неожиданно лёгкими для своего размера. Посмотрев, как Валя пытается удержать несколько больших брикетов, Эрна опять что-то сказала и подтащила к коробу большую плетёную корзину. Валя стала складывать в неё брикеты по одному — это было легче.
— Шнель, шнель, — поторапливала немка.
Вале казалось, что они быстро работают и уже нагрузили брикетов на целую армию, но Эрна всё поторапливала — и их, и чистильщиц картошки.
Руки чесались от этих непонятных брикетов, непривычные к такой работе худенькие плечи ныли оттого, что приходилось всё время сильно тянуться вверх и на вытянутые руки принимать брикет.
— Наташ, а что это за топливо странное, не знаешь? — спросила Валя.
— Торф. Ты не знаешь, что ли? Или прессованный, или просто сушёный.
— Не видела никогда. А ты откуда знаешь? У нас же таким не топят.
— Видела. Мы с папой когда-то ездили в Подмосковье. К его другу. Там торфоразработки есть.
Наконец корзина была полна. Наташа спустилась вниз, и они вдвоём еле дотащили топливо до плиты.
Эрна налила в две большие раковины горячей воды, плеснула в одну из них какого-то средства и велела мыть и споласкивать кружки, собранные после завтрака. Пока они мыли и складывали на длинный решётчатый поддон нескончаемые штабели кружек — их было больше сотни, — из столовой принесли ещё партию.
— Это что, вторая смена, что ли? — проворчала Наташа. — Нас так много не было за завтраком.
— Ну да, я вчерашних девочек из Белоруссии за завтраком не видела. Наверное, они позже пришли… Слушай, Наташ, а нас же в бараке должно быть двести сорок? Помнишь, Шура вчера сказала — десять комнат.
— Да-а… это вот им на двести сорок человек картошку чистить? — Наташа сочувственно кивнула в сторону женщин возле бака для картошки.
Эрна поторапливала чистильщиц и показывала, что они не должны так уж тщательно счищать шкурку — главное делать это быстро. Двое мыли картошку, остальные, погоняемые поварихой, спешно её чистили.
Тем временем Эрна распечатала мешки с непонятным содержимым, которые обсуждали недавно девушки, и стала высыпать бурые кусочки в огромные металлические баки, стоявшие на плите. По мешку на бак. Через некоторое время в каждый бак отправился кусок маргарина, отрезанный на глазок от большого брикета, и половник соли. Запахло горячей, но невкусной едой.
Кухонная бригада, изнывая от голода, работала до середины дня. Гонг на обед зазвонил, когда основная масса работниц пришла в лагерь. Двух женщин из группы Эрна оставила помогать на раздаче, остальных отправила в столовую. Валя, как и все, встала в очередь к окну раздачи еды. За ним стояли Эрна и Нина с пол-литровыми половниками в руках, а Катя подавала им железные миски. На обед полагался половник так называемого супа — того самого варева из непонятно чего с кусочком маргарина на бак воды — и три маленькие варёные картофелины. Пока женщины выстраивались в очередь за едой, Валя увидела Марьяну. Та вошла в столовую с Ниниными ребятишками и прямиком пошла к окну раздачи.
— Куда лезешь?! — раздражённо закричали из очереди. — Ишь, дитями прикрывается!
— Не пропускайте вперёд! — поддержал кто-то.
— Да вы что, бабы, сдурели совсем? — кричали другие. — Она не прикрывается! Это даже дети не её! Она их привела, чтобы покормить не забыли! Мать-то на работе с утра!
Марьяна, не отвечая никому, заглянула в окно и что-то сказала по-немецки Эрне. Та качнула головой куда-то в сторону, и Марьяна увела ребятишек из столовой.
Когда подошла Валина очередь, она увидела через окно раздачи, что дети сидят в уголке кухни и хлебают из одной миски тот же суп.
«Нина свой отдала? — подумала Валя. — Что ж мы так все напуганы, что уже и не жалеем никого?» И вдруг она услышала эти же слова за своей спиной. Обернулась — Марьяна будто эхом повторила вслух Валину мысль.
В этот момент Эрна отошла в сторону, так что стала не видна из окошка.
Нина при помощи Кати молча продолжала раздавать еду, но Валя перехватила её благодарный взгляд, брошенный на повариху.
Вечером в бараке Нина шёпотом сказала Вале, Наташе и Марьяне, что Эрна отошла и положила детям картошки и по куску маргарина, но не велела никому говорить. Немцам строго запрещено помогать остарбайтерам, и они до смерти боятся друг друга — никогда не знаешь, кто донесёт.
— Нин, а что в мешках, из которых Эрна баланду варила? Я так и не разобрала. Да и немного кусочков-то на порцию попадается. Всё больше вода.
— Это, похоже, кормовая свёкла. Сушёная. Мешки — заметила ты? — лёгкие.
— Почему кормовая?
— Её на корм скоту выращивают. Она на обычную свёклу не похожа. Длинная, светлее обычной свёклы и волокнистая. Здоровая такая. Бывает, штука несколько килограммов весит. Коровам хорошо. У нас в Крыму она не росла.
— А тогда откуда вы знаете?
— Бывала в деревне под Ярославлем ещё в юности. Там её много растили. И сушили тоже.
Едва успевших пообедать женщин опять построили и отправили за пределы лагеря. Кухонная команда осталась мыть миски, кружки, баки и убирать столовую. Эрна опять варила на ужин баланду из кормовой свёклы. К вечеру принесли ещё странный хлеб: клейкий, коричневый, будто сделанный не из муки, а из опилок. Небольшую буханку, напомнившую Вале те немецкие, что дома были платой за стирку, резали на четыре части.
— Меньше ста граммов на человека, — посетовала Нина. — Ну что за еда для людей на тяжёлой работе?
Хлеб оказался противным на ощупь и невкусным. «Солдат-то немецких не таким кормят», — вспомнила Валя маленькие буханочки от Дитриха. А заодно возникла в памяти и тушёнка, которую незаметно для других иногда подбрасывал им с мамой переводчик. Тогда она казалась райским угощением. А тут — суп, который, наверное, и скотине варят лучше.
Но пусть был бы хоть какой суп или вовсе никакого, думала Валя, только бы узнать, что там дома, что с мамой, с папой, где Мишка… На глаза навернулись слёзы. Нет, этой противной анвайзерке, которая стоит в дверях, покрикивая на всех, Валя не покажет, что ей хочется плакать. Она быстро доела баланду, последней корочкой хлеба вытерла миску и пошла помогать Кате собирать посуду, которую женщины ставили на полку у раздачи.
— А вы не знаете, где большинство работали сегодня? — за вечерней уборкой спросила Нину Валя.
— Девчата говорили, что тут недалеко на железную дорогу чуть не четыреста человек согнали вагоны разгружать. Одни бабы. Но это вроде бы временно. А мужчин всех на торфоразработки гоняют — за два километра отсюда выработка в несколько гектаров. А белорусские куда-то на фабрику ходят. Шура сказала.
Последней ужинала бригада совершенно измученных курских девчат: им достались на разгрузке тяжеленные мешки, а не дрова, как другим, и не насыпной шлак, который разгружали лопатами. Шура зацепилась за рельс, упала, сверху её придавил тяжёлый мешок и вдобавок, усиливая и без того страшную боль, хлестнула плеть надсмотрщика. Теперь у девушки до темноты в глазах болела спина и горел на плече след от плётки.
