— Я воевать в Großer Krieg
[92]. И быть Россия в плен пятнадцатый год. Мой… пуза… пуф-пуф. — Немец дважды ткнул себя пальцем в живот.
Ранен был в живот, догадалась Валя.
— Меня спасать русски доктор и Krankenschwestern
[93]. Я жить болше два год. В Астрака́нь. А потом болшевики… и я… как это… удирайт. — Немец смешно показал, как он, пригнувшись и высоко поднимая колени, «удирайт» от большевиков. — А теперь вам надо арбайт, — добавил он и указал на выход.
В саду хозяин, которого звали Уве Хоффман, выдал Вале странную машинку, похожую на большого зелёного жука, — под лёгким металлическим корпусом скрывались четыре небольших колеса и несколько вращающихся ножей. Управлять этим механизмом надо было так же, как детской коляской, — держась за высокую ручку. Немец вывел девочку на большой газон перед домом и показал, как двигаться с машинкой по траве вдоль дорожки, потом — вдоль уже подстриженной линии и так до другой кромки газона. Вслед за негромко тарахтящим «жуком» оставалась аккуратно подстриженная полоска травы. Наташа шла за Валей с длинными частыми граблями и складывала срезанную траву в корзину.
Нине хозяин велел собрать валявшиеся перед домом игрушки и идти в сад. Когда корзина наполнилась и девочки понесли её на задний двор, чтобы высыпать состриженную траву в специальный короб, они увидели, что Нина пропалывает клумбу, а ребятишки мирно играют у стола под старой липой.
Часа через два вышла Зося и позвала всех в кухню. На столе стоял кувшин с молоком и лежал свежий хлеб. Пока мыли руки, кухарка намазала толстые куски хлеба тоненьким слоем маргарина, а ребятишкам положила сверху по ложке какого-то конфитюра и налила каждому по кружке молока. Не переставая про себя удивляться, остовки поели и горячо поблагодарили Зосю.
— Das ist mein Meister
[94], — сказала та, поняв их горячее «спасибо». Нина встала к раковине помыть посуду, но полька замахала на неё руками и объявила, что всё сделает сама.
Валя с Наташей вернулись к своей газонокосилке. Они закончили стрижку перед домом, и Уве показал на траву вдоль живой изгороди, заодно помахав через кусты соседу и сказав что-то вроде «Вот, пока дочка с мужем в отъезде, я тут порядок навожу».
Нина методично, не спеша, занималась прополкой цветов, а Маринка и Васятка уснули прямо там, где играли, — под большим садовым столом.
Ещё дважды звала Зося в кухню всех работниц и детей. На обед была вкуснейшая густая похлёбка из капусты и фасоли, хлеб и чай. А к вечеру всем дали картошки с жареным луком, хлеба с джемом и домашнего пива, а детям — молока. Валя с опаской пробовала неизвестный ей «бир», но лёгкий горьковато-сладкий напиток ей понравился.
После ужина Зося указала на ванну и сказала на своём странном немецком, что раз в лагере сегодня выходной и баня, то им тоже следует помыться. Выдала всем мыло и чистые полотенца, и, пока Нина купала ребят и мылась сама, она болтала с Валей и Наташей. Разговор получался причудливым: девочки плохо понимали немецкий и с трудом отвечали на Зосины вопросы, а сама кухарка время от времени, забывшись, переходила на польский. Но, как ни странно, все друг друга поняли. Оказалось, что Зося знает, где находится Крым, в котором выросли девочки, а про себя сказала, что она выросла в деревне под Краковом и служила «у пана в доме», что окончила школу при церкви и что до войны хозяева у неё были dobrze
[95], а сын их bardzo wredny
[96] и что он радовался приходу Гитлера.
Пока мылись Валя и Наташа, Зося снова чем-то угощала ребятишек. А потом пришёл Уве.
Он вывел всех на улицу, где уже стоял знакомый фургончик. Увидев вдалеке соседа, хозяин сурово прикрикнул на остовок, чтобы быстрее забирались в кузов, и, подмигнув им, уже сидящим внутри, прижал палец к губам.
Дверь захлопнули, и машина тронулась, увозя их от этого неожиданного островка человеческой жизни в серость лагеря и торфяную пыль.
В бараке все трое сдержанно отвечали на вопросы, рассказывая только, что хозяин не вредный, не бил, что расплатился кормёжкой и что работа была, как и говорили утром, в саду. Нина добавила, что ребятишки играли на траве, их никто не гонял и не дёргал, их тоже кормили и всем даже дали помыться, поэтому она считает, что выходной не зря потрачен на работу.
Бракованный товар
Следующие несколько недель прошли в том же почти привычном, но оттого не ставшем легче каторжном режиме. Валя вдруг заметила, что синеватые круги под воспалёнными глазами её подруг по несчастью стали постоянными, увидела, как сильно похудела Нина, отдававшая часть своего и без того скудного пайка ребятишкам, и однажды подумала: окажись в лагере зеркало, вряд ли ей, Вале, понравилось бы, как выглядит она сама. К вечеру пятницы ей казалось, что силы закончились и завтра она просто не встанет.
Приходя с работы, женщины едва добирались до умывальника и скудного ужина. Одними постепенно овладевало тихое безразличие, другими — глухое раздражение, каждую минуту готовое выплеснуться ссорой или слезами. Только одна новость на какое-то время взбудоражила барак: бригады, работавшие на разгрузке вагонов, переводят на фабрику, которая находится на другом конце городка. Какое на ней производство, никто не знал, но было известно, что туда нужно ещё несколько сотен человек и что большинство мужчин из этого лагеря, а также из соседних — чешского и того, где были ребята, пригнанные из Крыма, тоже оказались на этой фабрике в «тяжёлых» цехах.
Девушки из фабричных бригад рассказывали, что с ними работают и немцы: пожилые мужчины в качестве мастеров и наставников и женщины — на тонкой чистой сборке, где положено быть в белых халатах и шапочках. Нашим же девчатам достаётся работа на простейших станках, уборка цехов, толкание вагонеток с продукцией и прочий тяжёлый неквалифицированный труд. Те, кому ещё только предстояло выходить на фабрику, расспрашивали старожилок, трудно ли освоить станки, очень ли сердитые мастера и дают ли там днём обед или только хлеб и воду, как на торфе.
Слегка поддерживала Валю лишь надежда на выходной. В прошедшее воскресенье уже в третий раз приезжал Уве Хоффман и забирал Наташу, Валю и Нину с детьми на работы в своей усадьбе. В этот раз Уве заявил, что ему нужны четверо, и категорически потребовал также Асие. Похоже, что забирал этот странный немец самых слабых — не столько для работы, сколько для того, чтобы подкормить. Зося исправно кормила всех четыре раза в день, а Уве старательно демонстрировал всем соседям, что гоняет о́стов и требует от них усердия, но на самом деле сильно не загружал. Пленницам же прополка клумб, подвязывание розовых кустов и чистка дорожек в большом красивом саду казались после торфа отдыхом. А ребятня и вовсе просто отъедалась и играла на лужайке в тени старых лип. Асие была откомандирована на кухню к Зосе, где они с кухаркой каким-то загадочным образом быстро умудрились найти общий язык. После работы всем остам давали возможность как следует помыться, и уезжали они отдохнувшими и сытыми. Однако Уве каждый раз напоминал, что в лагере не должны знать, как именно работают остовки в его усадьбе. Похоже, он страшно боялся, что его обвинят в сочувствии к пленницам. И женщины старались не распространяться об этом. Малышам Нина строго внушила: если они расскажут, что там хорошо, Уве больше не сможет забирать их, а здесь жизнь станет ещё хуже. Напуганные дети молчали, да их никто особенно и не расспрашивал.
