По возвращении в лагерь оставалось только проветрить свои матрасы и что-то постирать. Такой рабоче-выходной, после которого вечером можно было не идти на лагерный ужин, давал некоторый заряд сил, хотя Вале его хватало ненадолго.
На утреннем построении в субботу Валя вдруг забыла свой номер, растерялась и тут же получила от Волчихи удар по спине шлангом. У неё перехватило дыхание и потемнело в глазах. Стоявшая рядом Наташа не дала подруге упасть. С её помощью Валя отстояла перекличку и добралась до столовой. Противный желудёвый кофе всё же был горячим и принёс некоторое облегчение, а кусок хлеба с чайной ложкой клейкого мармелада хотя и не утолил вечного голода, но создал некую иллюзию завтрака.
Колонна женщин в серых халатах с голубыми лоскутками OST шла по ещё не проснувшемуся городку, гремя по булыжнику вечными хольцшуе и распугивая птиц, встречавших пением раннее майское утро.
…День выдался по-летнему жарким. Солнце палило вовсю, и торфяная пыль липла к потным разгорячённым лицам, ещё сильнее раздражая глаза и посеревшую кожу. Валя принимала торфяной брикет со штабеля на вытянутые руки, когда у неё закружилась голова, и девочка вместе со своей ношей рухнула прямо под ноги надзирателю. Тот выругался и хлестнул её по руке тонкой плетью с металлическим концом, которую всегда носил с собой.
Валя вскрикнула — удар пришёлся по запястью, и кровь хлестала из рассечённой вены. К девочке бросились Марьяна и Наташа, следом ещё кто-то, работа застопорилась. Надзиратель попытался разогнать собравшихся, но Марьяна так посмотрела него и столь выразительно перевела взгляд на камень, удерживавший колесо вагонетки, что немец решил не связываться с группой разъярённых женщин.
— Дайте воды! — громко сказала по-немецки Марьяна и, глядя на надзирателя, добавила: — Вы будете отвечать за остановку работы.
Подбежал пожилой бригадир. Марьяна указала ему на Валину рассечённую руку и повторила про воду. Тот кивнул, знаком показал, что Валю нужно отвести в сторону — пусть это сделает Марьяна. Остальным строго приказал вернуться к вагонеткам.
Вале промыли руку, но кровь не останавливалась. Подумав, Марьяна сняла халат и сильно дёрнула узкую оборку на своей юбке. Оборка не поддавалась. Бригадир понял её, достал из-за голенища старый солдатский нож и, поколебавшись, протянул женщине. Марьяна покачала головой и указала на место на боку, где удобнее подпороть крепкую нитку. Немец помог, и оборка была благополучно оторвана.
— Бинтовать этим нельзя, платье тоже пыльное, — сказала Марьяна, — но всё же не так лить будет. — Она перетянула Валину руку выше раны, чтобы остановить кровь. — До лагеря хватит.
Бригадир велел одному из конвоиров отправить пострадавшую в лагерь. Марьяна помогла девочке подняться, однако ноги у Вали подкосились.
— Жди воду, — приказал немец. — А ты — на место, — сказал он Марьяне.
До перерыва на обед оставалось немного времени. Когда зазвучал гонг, прибыла повозка с водой. Валя съела свой хлеб, выпила воды, намочила лицо. По крайней мере у неё появились силы подняться. Бригадир зна́ком показал, что повозка заберёт её в лагерь, и, сказав что-то вознице, помог Вале взобраться на козлы рядом с ним. Девочка вцепилась здоровой рукой в узкую кучерскую скамейку и надеялась, что голова не закружится и она по пути не свалится с повозки.
В лагере Валю отвели к Эрне. Видимо, та исполняла здесь ещё и обязанности медсестры первой помощи. Повариха покачала головой, что-то весьма выразительно пробормотала про тупых мужиков и направилась к аптечке, которая висела в кухне и была заперта на замок. Нашла в связке на поясе ключ, достала пару таблеток, растолкла их, засыпала порошком рану и туго перебинтовала. Оглянувшись, не видит ли кто, Эрна налила Вале ещё тёплого брюквенного супа, положила туда картофелину и посадила её в углу за плитой поесть.
— Ruhig, schnell…
[97] — ещё раз оглянувшись, сказала повариха.
«Как же они все боятся друг друга», — подумала Валя и благодарно улыбнулась Эрне. Быстро проглотив еду, она ушла в комнату и легла на Нинину полку внизу — лезть на свой второй этаж не было сил. Ей повезло: дежурила фрау Гольбах — незлая и довольно равнодушная особа, которая не проявляла особого рвения и лишний раз не заходила в барак для проверки. Дежурь сейчас Волчиха — Вале не поздоровилось бы: днём лежать на нарах строго запрещалось.
Вечером, когда все торфяные бригады умывались на улице, Нина стала свидетелем громкого разговора какого-то чина в форме с начальником лагеря.
— Я не всё поняла, — рассказывала она потом соседкам по комнате, — но он точно говорил, что на торфе никуда не годная рабочая сила, что на погрузку нужно ставить парней. И ещё про скорость… вроде бы что мы медленно работаем. И ещё что-то со словом Verkauf — продажа, значит. Я только не расслышала — о чём это. В общем, нас, кажется, будут на торфе заменять парнями.
Женщины поговорили-погадали о возможных переменах и, смирившись с тем, что ничего не понятно, от них ничего не зависит и всё будет как будет, разошлись спать.
Валя уснула поздно. Болела рассечённая рука, чесалась голова под пыльными от торфа волосами, разговоры о предстоящих переменах тоже не добавляли покоя. Её лихорадило, спала она плохо и с трудом встала, когда железное «ауфштейн!» резко, как выстрел, полетело от дверей в сонную тишину комнаты. С трудом умывшись и причесавшись, девочка вышла на построение, правильно назвала свой номер и почти не вникала в происходящее, пока перед строем не появился начальник лагеря с переводчиком. Только тут она вспомнила, что сегодня у них должен быть выходной и, возможно, Хоффман снова заберёт их в усадьбу.
— Бригадам от двенадцать-один по двенадцать-четыре после завтрака построиться здесь! Рабочую одежду не надевать!
Если это и означало перевод на другую работу, то всё равно выглядело странно. Обычно к утренней перекличке у немцев уже был готов план распределения на работы и подтверждение выходного для ряда бригад и они не тратили время на второе построение.
…Почти сотня женщин выстроилась на плацу в одну длинную шеренгу. Вдоль неё ходили немцы в штатском — в основном незнакомые, хотя был среди них и известный некоторым остовкам Уве Хоффман.
Две холёные дамы с высокими причёсками, серьгами в ушах и в модных платьях с накидками придирчиво рассматривали женщин постарше: заставляли поворачивать ладони, показывать зубы и волосы, что-то отрывисто спрашивали через почтительно трусившего за ними переводчика. Наконец каждая указала на выбранную ею пленницу.
— По двадцать марок в кассу, пожалуйста, — сказала им надзирательница и повелительным жестом велела отобранным женщинам отойти в сторону. Дамы удалились.
Только услышав это «двадцать марок», Валя вдруг осознала, что происходит: их продают! В памяти всплыла картинка из школьного учебника: невольничий рынок в Соединённых Штатах прошлого века. Кто бы мог представить, что она окажется на месте этих несчастных рабов, судьба которых так ужасала её тогда?
