И всё же она хочет отойти в сторонку, не чувствуя себя вправе быть как все. Но Марта указывает ей на скамейку рядом с собой. Валя пропускает Клауса и детей на скамью и садится с краю. Храм полон.
Валя не молится. Не знает песнопений, которые исполняют все. Просто слушает службу и проповедь. Сильный и в то же время спокойный голос священника кажется одновременно величественным и проникновенным.
— …И так каждый распятый на кресте жизни да верит в то, что испытания даются человеку по его силам и что Бог поможет ему, — доходят до неё слова пастора.
Валя сидит оторопевшая, крепко схватившись, как маленькая, за руку Марты, и, кажется, больше ничего не слышит вокруг. Лишь голос, гулкий под сводами собора, говорящий о том, что грех уныния в нас самих, а Бог помогает тем, кто верит в Него и с верой обретает силы.
Распятие парит в воздухе, и Вале кажется, будто именно с нею, с ней одной говорит сейчас этот сильный голос — то ли пастора, то ли кого-то выше…
Проповедь давно закончилась, а Валя не замечает, как идёт своим чередом служба, она вся — в том, что услышала. Вдруг будто вздох огромного существа проносится под сводами, отдаётся где-то высоко, набирает силу и всей мощью обрушивается на людей. Валя вздрагивает. И тут чистые, высокие голоса, не похожие на человеческие, начинают петь что-то лёгкое и светлое. Звуки взлетают к белоснежным сводам, отражаются от них и многократно повторяются, разбиваясь на несметное число высоких и низких голосов, каждый со своей мелодией. Эта необыкновенная музыка льётся сверху, заполняет храм и окружает девочку со всех сторон. И вот уже она ощущает себя внутри музыки, волна захлёстывает её и поднимает куда-то высоко.
…Она выходила из церкви молча. Отрешённая, не видящая ничего вокруг. Даже дети будто поняли это, не трогали и не окликали её.
Как и каждый в храме, услышала она в проповеди своё, очень личное. Именно ей, Вале, были даны слова о грехе уныния и о том, что Бог помогает верящим, а испытания даются по силам. А в ушах всё ещё звучала непонятная божественная музыка.
— Что это было? — спросила Валя потом у Марты.
— Ты никогда не слышала? Этот инструмент называется орга́н. У нас принято сопровождать службу музыкой. А у вас — нет?
— Нет, у нас только люди поют. Вы сказали — инструмент? Я думала, это такой оркестр.
— Нет, это один инструмент. Со множеством разных труб. Просто он очень большой. Хочешь, я попрошу пастора, чтобы он тебе как-нибудь показал орган и позволил послушать, как органист репетирует? Отто — хороший органист, он, думаю, согласится.
Валя смутилась.
— Это, наверное, неправильно будет. Нельзя мне. И что это за экскурсия… для остовки.
— Ничего плохого в этом нет. И пастор Вебер — умный и честный человек, — думаю, с этим согласится. Но если тебя что-то смущает, давай сделаем иначе: я попрошу показать орган младшим детям, а ты будешь их сопровождать. — Марта лукаво улыбнулась. — Например, потому что мне некогда. Пойдёт?
Валя ответила благодарной улыбкой. Она будет ждать с нетерпением этой встречи с органом, хотя немного жаль разрушать то волшебство, которое она ощутила в церкви. Впрочем, узнать, как выглядит и как устроен инструмент, издающий такую необыкновенную музыку, тоже очень хотелось.
Пастор Вебер
— Герр пастор, а почему в ваших храмах музыка? Я думала, что музыка — это развлечение, ну… — каждый раз, смущаясь или волнуясь, Валя с трудом подбирала немецкие слова, — чтобы приятно было… или весело… или песни, которые… не знаю, как сказать… к чему-то зовут. А у вас в храме во время службы просто орган играет… вроде как концерт.
— Я думаю, это потому, что музыка — искусство от Бога и более всего приближающее к Нему.
— Как это? — спросил Басти, который, оказывается, тоже вслушивался в разговор.
— Появление музыки — великая загадка. Любого можно научить лучше или хуже складывать слова, даже в рифму, или рисовать. А вот почему кому-то дано сочинять прекрасную музыку, а кому-то — нет, понять невозможно. Этому не научишь. Или дано, или нет. Если не Бог, то кто ещё может посылать человеку прекрасную музыку, которую тот запишет, и её сыграют и услышат люди?
Они сидели на балконе возле органа, устройство которого им только что показывал и объяснял органист Отто. Сейчас даже непоседа Лизхен притихла и, забравшись к Вале на колени, внимательно слушала пастора.
— Мы говорим «человек сочиняет музыку». Но ведь он не просто так записывает звуки нотами в определённом порядке и они складываются в прекрасные мелодии. Эти мелодии в голове композитора откуда-то берутся. Я умею читать и записывать ноты, но никогда у меня не получится настоящей музыки. А у другого выйдет такая музыка, которую люди будут слушать веками. Откуда, если не от Бога? Никто этого иначе объяснить не может.
Валя изумлённо слушала пастора. Надо же… Вот, оказывается, как люди думать могут. Музыка ближе к Богу?
— А почему музыка не обманывает? — не унимался Басти.
— Вот смотри, Себастьян. Люди в храме молятся: слова говорят, гимны поют, мы, пасторы, ещё и проповеди произносим — о том, что считаем важным для верующего человека.
— Не только верующего, — тихо, будто про себя, сказала Валя.
— Верно. Для всякого, кто захочет услышать. Главное в храме — чувство близости к Богу. Молиться можно и дома, однако люди собираются здесь вместе, чтобы подняться чуть повыше, поближе к Нему, подальше от суеты. В храме слово Божье очень важно. Но всё-таки люди в свои слова вкладывают разное. Кто-то — то, что на сердце, а кто-то лукавит, старается даже в молитвах казаться лучше, чем есть. Словами можно обмануть, можно прикрыть плохие мысли. Иногда люди даже от самих себя прячут за словами то, что в них на самом деле живёт. А музыка — она не обманет. У неё способов таких нет, которыми люди могут обмануть себя или других: ни слов, ни изображений, только звуки.
— И при чём тут честность? — не унимался Басти. — Как это — нет способов?
— Потому что в слова и в изображения человек вкладывает конкретный смысл — то, что именно он хочет сказать.
«Всё равно каждый слышит своё», — подумала Валя.
— Конечно, в словах и картинах люди видят каждый своё, — будто снова перехватил её мысль пастор, — но всё же у слов и изображений есть конкретные значения. И слушающий, читающий, смотрящий на картину воспринимает эти значения головой, разумом. И, значит, можно влиять на то, что человек поймёт в увиденном и услышанном и что усвоит. А музыка… В её звуках нет точных значений. Она действует прямо на душу, минуя разум. Ты её услышишь и будешь плакать, или смеяться, или решишься на что-то важное. Но ни ты сам и никто другой не объяснит её смысл логикой, словами. Вот почему, когда человек слушает музыку — он такой, как есть на самом деле.
Пастор замолчал, и Отто повернулся к клавиатуре. Чистые высокие звуки полились негромко, мощные басы молчали, а мелодии переплетались где-то под сводами, и Вале казалось — они превращаются в тот венок, что плела она когда-то для маленькой Лизбет. Солнечный ромашковый венок для девочки из страны, принесшей беду в её, Валин, дом. Венок из горестей и надежд, радостей и сомнений.
