Пастор снова замолк. На некоторое время воцарилась тишина.
— И всё-таки я не понимаю, — после паузы задумчиво сказала Валя. — Я ещё дома, когда… наш город заняли… видела, что в вашей армии есть священники. Они отпевали убитых солдат и вели службу на Рождество. Значит, получается, те, кто пришёл на нашу землю воевать, — верят в Бога? Как это сложить?
— Во-первых, не все, кто на фронте, пошли воевать по своему желанию. Большинство просто обязаны. Они выполняют приказ. Это, конечно, плохое оправдание, понимаю, но всё же часто это правда. И то, что простой, вроде бы хороший человек на войне может стать жестоким даже к мирным людям, — тоже правда. Война проявляет в людях и лучшее, и худшее. Худшее проявляется быстрее. Но войну начинают не простые люди, а вожди.
— То есть вожди не верят в Бога?
Пастор задумался. Помолчал.
— Возможно, они считают, что верят. А может быть, и нет. Но в мире кроме Божьих заповедей есть ещё искушения. И труднее всего людям выдержать искушение властью.
— А я думала — деньгами. Вот хочется человеку быть богатым — он украл или ограбил… Это же он не устоял перед искушением?
— Деньги, девочка, — это тоже эквивалент власти. Люди хотят быть богаче других, чтобы чувствовать своё превосходство. А если кто-то желает властвовать над миром, то в ход идут любые идеи: что одна нация лучше другой или один строй лучше другого… да мало ли что ещё… Лишь бы в это поверили те, кого он пошлёт завоёвывать для себя власть. А вождями становятся люди, которые обладают силой убеждения.
— И что? Им ничего не будет за это?
— Те, кто творит зло, непременно предстанут перед Страшным судом, даже если не понесут наказания в этой жизни. Мы этого не увидим, и для нас это слабое утешение, но Господь справедлив во всём. И в том, что даёт людям свободу выбора своих действий, — тоже. Свобода воли не может распространяться на людей избирательно: вот этому можно решать самому, как жить, а тому — нельзя, потому что он несёт зло.
— На службе вы говорили о том, что Бог помогает нам, чтобы мы… как это… верили в свои силы и в Его помощь, что уныние — это грех. А я плачу по ночам, потому что у меня сердце разрывается… и я будто виновата, что мне здесь хорошо, хотя это совсем не такая лёгкая жизнь, как была до войны.
— Господь направляет в нужную сторону людей, которые готовы Его услышать. И ты, думаю, Его слышишь. И выбираешь верные решения.
— Я же не знаю, что правильно.
— Тебе ещё кажется, что ты не знаешь правильного ответа. Но душой ты уже понимаешь, что не все в стране врага — твои враги и многим из них тоже порой приходится делать трудный выбор. Люди разные, и Господь помогает нам судить о них по делам, а не по тому, кто на какой стороне оказался волею судьбы. Ты знаешь, что герр Шольц был учителем?
— Да, он говорил. А фрау Шольц работала в библиотеке университета.
— А знаешь, почему он ушёл из школы?
— Нет.
— Когда в Германии установился новый порядок, все преподаватели должны были переучиваться, чтобы потом учить детей и студентов в соответствии с теорией о превосходстве арийской расы над другими народами. Шольцы не захотели этому учить. И уехали в деревню хозяйствовать.
Валя изумлённо молчала. Вот оно как. Оказывается, «бывший учитель» — это не просто смена профессии. Вот что такое свобода воли и выбора, о которых говорил пастор.
— А вы… — Спохватившись, Валя даже рот ладошкой прикрыла. Чуть не спросила, почему пастор служит этой власти! И вдруг поняла. — Значит, ваша свобода воли — делать вид, что вы не против власти, чтобы помогать таким, как я?
Пастор слегка улыбнулся — вот девочка поняла ещё что-то для себя.
— Людям в такое время особенно нужна помощь и ответы на вопросы. Думаешь, тебя одну они мучают? Да, я выбрал службу при этом режиме. Мог уйти из церкви. Даже чуть не ушёл. Но передумал. Я не афиширую свои взгляды, иначе меня не просто уволят, а отправят далеко… — Он замолк на секунду. — Однако я беседую со всеми, кому это нужно, утешаю в болезни и горе, веду службы. Потому что, если я хлопну дверью и уйду, кто знает, кого поставят на моё место и что этот кто-то станет проповедовать.
…Возвращаясь из церкви, Валя всё ещё думала о друзьях и врагах, о свободе выбора и семье, в которой ей почти так же тепло, как дома. Она чувствовала, что долго ещё будет размышлять над этим разговором, но одно девочка уже знала точно: ей стало легче.
Первое января
Новый, 1943 год Шольцы встретили тихо. Вале объяснили, что для немцев это не такой важный праздник, как Рождество. Взрослые и Тильман чокнулись бокалами пива, детям налили горячего домашнего напитка из яблочного и черносмородинового сока, подогретого с пряностями и сахаром. Валя пиво пробовать не рискнула, а вот детский вариант «глювайна» — пряный, согревающий, но безалкогольный — ей очень понравился. За столом, где стояло довольно скромное по военному времени, но всё же угощение, опять дружно пели песни, и Валя уверенно подпевала, чем привела в восторг детей.
— О! Вальхен! Ты уже все наши песни знаешь! — восхитился Басти.
— Это же вы с Лизхен меня научили — забыл? — улыбнулась Валя в ответ.
— Здорово! — казалось, Басти гордится её успехами. И вдруг он повернулся к сестрёнке. — Только ты не рассказывай своей Камилле, что Вальхен с нами всё празднует. Помнишь, что папа говорил? Если будем болтать — её у нас заберут и всем будет плохо.
Лизхен метнула на брата гневный взгляд.
— Я теперь люблю Вальхен, и я не болтушка!
— Болтушка-болтушка, знаем мы…
— Басти! Не дразни сестру, — строго сказала мать. — Она уже большая девочка и не будет болтать. Правда, Лизе?
— Правда, — уверила девочка. — Я уже большая. Вальхен, ты же от нас не уйдёшь, правда?
— Не уйдёт, если мы будем очень осторожны, Лиз! — добавил Тиль, и Лизхен старательно закивала.
— Вообще-то детям уже пора спать, — напомнила Марта. — Завтра, как только станет светло, все идут с папой и Тилем перевозить с луга сено. Конечно, сейчас светает не так рано, как летом, но всё равно долго спать не дам. Так что умываться и по кроватям! С Новым годом!
Дети послушно вылезли из-за стола, а Марта взялась собирать посуду.
— Тётя Марта, я сделаю. Вас же дети ждать будут. — Валя улыбнулась — как без сказки в Новый год?
Тиль вызвался помочь, и они управились с уборкой очень быстро.
На следующее утро после завтрака, с шутками и смехом, все оделись по-рабочему и направились к телеге, на которой хозяин уже закрепил высокие решётчатые боковины, чтобы не высыпалось сено. В этот «экипаж» была впряжена крепкая приземистая лошадка. Клаус уже сложил в повозку вилы, грабли, кусок брезента, а Валя поставила корзинку с едой — возвращаться домой на обед будет некогда. До дальнего луга было чуть больше двух километров, и обычно дети легко проходили это расстояние пешком. Но если едет полупустая упряжка — как же не прокатиться? Все радостно забрались в неё через низкий задний бортик и уютно устроились, предвкушая весёлую поездку. В усадьбе осталась только Марта, занятая домашними делами.
