Валентина застенчиво улыбнулась Тилю, который провёл рукой по её ладони.
— Жёсткие у меня руки, да? Дом, хозяйство… и сорок лет массаж делаю… Я, Лиз, уж десять лет одна. Замуж вышла, когда мне двадцать четыре года было, за хорошего человека, он меня ни разу… как это… nichts vorgeworfen
[119], так?.. ни Германией, ни тем, что детей нет. Сам фронтовик был, старше меня на десять лет… понимал. Умер он в восьмидесятом году, месяца до юбилея Победы не дожил.
Повисла пауза. Не тягостная, когда люди не знают, что говорить, — просто каждый думал о своём. Себастьян рассеянно потягивал остывший чай. Лизбет машинально ощипывала ветку винограда, складывая ягоды на тарелку, и думала о том, сколько потеряла её любимая Вальхен, живущая в стране-победительнице, по сравнению с нею, Лизбет, — немкой из побеждённой страны, у которой университетское образование, благополучный муж и дети, любимая ферма, достаток…
Валя сидела тихонько, почти не шевелясь, не дотрагиваясь до чая и фруктов: ей не хотелось отнимать руку, которую всё ещё держал Тиль. С любопытством присматривалась к Лиз и Басти — вот они какие стали… немолодые, уверенные, незнакомые… она помнит их детьми. Но, глядя на импозантного седого Тиля, не удивлялась. Он не казался ей чужим, незнакомым. Почему-то в своих мыслях она и представляла его именно таким: худощавым, подтянутым, сдержанным, сильным. С прямым взглядом серо-зелёных глаз. Вылитый отец, кстати, и такой же высокий. Каштановые, тоже отцовские, волосы поседели, а брови остались тёмными.
— Так ты и правда врач, Басти? — нарушила молчание Валентина. — Как мечтал?
— Да, я хирург. Живу недалеко от Мюнхена, работаю в хорошей клинике. Консультирую ещё в двух. Женат. Двое взрослых детей: дочка тоже врач, а сын, представь, к моему удивлению, пастор. — Басти улыбнулся. Улыбка была добрая, домашняя. — А его дети по стопам отца не собираются. Внуков у меня четыре штуки.
Валя улыбнулась слову «штуки».
— А фотографий нет?
— Есть в моём номере. Успеем ещё посмотреть.
— А ферма отца? Что с нею стало?
— Мы с мужем там хозяйничаем, — ответила Лизбет. — Родителей нет давно, а папа хотел, чтобы усадьба в семье осталась. Раз уж братья не готовы были ею заниматься, пришлось мне за хорошего бауэра выходить, — засмеялась она.
— Что значит «пришлось»?
— Да шучу… Мы с Францем давно знакомы, со школы ещё. Он меня тогда малявкой дразнил, хотя старше всего на два года. Папа был доволен, когда понял, что мы будем вместе. Я и училась на сельскохозяйственном факультете.
— Ты… агроном? Или как это называется?
— Экономику сельского хозяйства изучала, — улыбнулась Лизбет. — Агроном у нас Франц. Он вообще всё про сельское хозяйство знает. У меня тоже дети, внуки… увидишь ещё.
— А как дядя Клаус… — Валентина замялась, не зная, как спросить.
— Папа умер в восемьдесят седьмом, — ответил Тиль. — Девяносто лет ему было. Прямо на ходу. С собакой гулял — сердце остановилось. Он в хорошей форме был. Всё время что-то делал, ходил по окрестностям километрами, читал много, новости смотрел. А как услышал, что ваш Горбачёв объявил перестройку, так стал говорить, что тебя теперь, наверное, безопасно искать через Красный Крест… Раньше-то мы боялись: слышали, что контакты с ФРГ могли вам в СССР грозить неприятностями. А мы очень хотели тебя найти.
— А тётя Марта?
— Её раньше не стало. Она и вашей перестройки не дождалась. Простудилась и запустила болезнь — никак к врачу не хотела. Упрямая была — ужас. Себастьян даже к себе в клинику её силком загнал. Оказалось — двусторонняя пневмония.
— Как же так?! Неужели у вас не могли вылечить пневмонию?!
— Могли, — грустно сказал Себастьян. — Но сердце не выдержало. Так бывает. Папа едва пережил её смерть. Мы думали — уйдёт за ней. Но он справился и до последних дней не сдавался. Хотя на могилу к ней каждую неделю ходил. Двенадцать лет. Разговаривал с нею. Цветы приносил, чтобы всегда свежие были.
Все опять замолчали.
Валя думала о том, что Марта и Клаус никогда особенно свою любовь не показывали — сдержанны были даже при детях, не говоря уж о посторонних. И вот, оказывается, как оно было.
Лизбет вспоминала, как смеялась мама, говоря, что Лизхен упряма так же, как она сама.
А Тильман смотрел на Валентину и думал: что было бы, если бы тогда, давно, его любимая Вальхен имела возможность решить по-другому? Любили бы они друг друга так же, как его родители, — всю жизнь? Не пожалела ли она о своём решении? Рискнёт ли он когда-нибудь спросить об этом? Он, выдержанный, уверенный в себе немец, чувствует непривычную робость перед этой женщиной с сильными жёсткими руками, пережившей столько, сколько ему не снилось. И в то же время у него нет ощущения пропасти величиной в эти сорок пять лет. Нынешняя Валентина кажется ему близкой и понятной. Или только кажется?
Себастьян смотрел на всех и, кажется, понимал, о чём думает каждый.
— Вот что, — вдруг сказал он, — Вальхен с дороги ещё даже в свой номер не зашла. А мы на неё сразу напали с разговорами… Предлагаю разойтись отдохнуть, а завтра встретимся за завтраком и решим, что делать в следующие три дня.
— Сразу видно — главный хирург, — поддразнила Лизбет. — Привык в своей клинике командовать. А между прочим — нечестно: мы все про себя рассказывали, а Тиль молчит, и Вальхен его не спрашивает… Тебе неинтересно, Вальхен?
— Лиз! — строго одёрнул сестру Себастьян. — Всё — завтра. И побольше думай, прежде чем сказать.
— Дети, не ссорьтесь! — засмеялась Валентина, сглаживая неловкость. — Басти прав: я немного устала. Можно я теперь пойду к себе? — Она встала и потянулась за своими вещами.
— Я провожу. — Тиль встал и не позволил ей взять сумку.
Лизбет и Себастьян крепко обняли Валентину и пожелали спокойной ночи. Лиз не удержалась и опять всплакнула:
— Я всё ещё не верю, что моя Вальхен с нами!
— Завтра увидишь! Отпусти уже человека! — Басти оттеснил сестру и ещё раз обнял Валентину.
Тиль взял её за локоть:
— Пойдём. Тебе и правда надо отдохнуть.
Они стояли перед дверью номера, не решаясь расстаться, не решаясь даже что-то сказать. Будто и не было этих лет. Будто они снова стали юными и робкими, как на первом свидании. На том самом, когда Тиль впервые пригласил Валю прогуляться вечером к реке — вдвоём.
Хлопнула рама в коридоре, ворвался вечерний ветер — принёс с собой острый запах моря, распушил Валины волосы. Оба вздрогнули. Тиль протянул руку и зацепил пальцем завиток.
— А косы нет… — улыбнулся он одними губами. Глаза смотрели смущённо и тревожно. — Ты правда устала? Или я могу пригласить тебя погулять? Реки здесь нет? К морю?
