— Давай забросим сумку в номер и пойдём гулять. — Валентина улыбнулась. — И река есть. В горах. Здесь у моря вечером красиво. Только шумно. Как это по-немецки? Высокий сезон? Полный город туристов. И ужасная музыка на набережной.
— Найдём уголок потише? Ты знаешь город?
— Найдём, да…
Уже затихла и опустела набережная, чёрная южная ночь почти не позволяла видеть глаза и даже лица, а они всё сидели на каких-то тёплых камнях дальнего дикого пляжа. То подолгу молчали, держась за руки, как в юности, то говорили без остановки, взахлёб, выговаривая всю свою жизнь, все свои радости и горести.
— Она была хорошая женщина, моя жена. На тебя похожа. Внешне. Но очень… как бы это сказать понятно… очень немка. Правильная, сдержанная, аккуратная, хозяйственная. Она была на десять лет моложе меня и хотела делать карьеру. И не хотела детей. В шестидесятые это у нас было очень популярно: женщина может делать карьеру, и нельзя запирать её в кухне… Я и не собирался запирать, но детей хотел. А ей было нужно сразу всё — карьера, светская жизнь, положение жены молодого профессора, только не дети. В конце концов обоим это надоело, и мы разошлись. Через десять лет. Мирно разошлись. Я остался со своей химией, а она — со своей карьерой модного журналиста.
— И что, ты больше не женился?
— Не сложилось как-то. Жениться просто ради женитьбы больше не хотелось, а влюбиться настолько, чтобы что-то менять в жизни ради другого человека… не случилось. Я и женился-то, когда мне уже тридцать два было. А развёлся — и вовсе за сорок. Так и живу в обнимку с наукой. …Ты уехала, и я, знаешь, учиться стал как сумасшедший. Помнишь, когда война кончилась, мне уже девятнадцать было, а за спиной — восемь классов народной школы. Как только стало возможно, я бросился навёрстывать. Школу экстерном закончил, в университет поступил, диссертацию защитил. Работал параллельно. Теперь вот лабораторией руковожу.
— Какой?
— Лекарства разрабатываем. Новые. И преподаю. У меня хороший дом, хотя по нашим меркам — маленький, есть приходящая домработница и золотистый ретривер. Старый уже.
— Ретривер? Это кто?
— Собака такая. Большая, добрая, с висячими ушами. Ты наверняка знаешь таких, просто могла слово немецкое не слышать. Я Зигфрида уже взрослым взял, когда его со службы списали. Он служил на таможне — наркотики искал… а какой-то гад прыснул ему в нос перечным баллончиком, и он нюх потерял. Вот мне и предложили молодого умного пса. Мы подружились.
— А! Поняла. Рет-ри-вер, — произнесла Валя по-русски. — У нас эти собаки тоже так называются. А у меня две собаки… как это… без породы.
— Дворняги?
— Да, так… А больше никого. Я детей иметь не могла. Горевала очень об этом. Но муж ни разу… плохо не сказал, не обижался. Понимал, что война — она никого не щадила.
— Почему — война?
— Я домой добиралась из Германии и застудилась сильно. Нас тогда американцы из лагерей для перемещённых лиц в своей зоне довозили до советского фильтрационного лагеря на границе. В хороших вагонах везли, с бельём, с отоплением, с чаем, не то что в сорок втором… Кормили нормально. А дальше в фильтрационном лагере страшно было: опять проверки, допросы… А потом надо было ждать, когда эшелон в наши края пойдёт, или — добирайтесь сами как знаете. Мы с Наташей не стали сидеть в лагере. Очень уж домой хотелось. Как документы получили, так и бросились в дорогу. Добирались… на чём могли. Часть пути ехали на открытых платформах с углём. Октябрь на дворе. Холодно. А мы влезли на кучи угля, укрылись… этим… как называется… чем уголь закрывают…
— Брезентом?
— Да, наверное, так… и держимся изо всех сил, чтобы не сдуло. Километров триста так проехали. Вылезали — смех один — чумазые, чёрные, лохматые, как черти! Ели — что с собой было, что меняли на станциях на американский табак из пайков: хлеб, яблоки какие-то… не помню уж. Вот и застудилась. А дома не до лечения было.
Тиль не заметил, что изо всех сил сжимает Валины руки.
— Ты добралась домой… и?..
— И никого. Брат, говорят, погиб в партизанском отряде где-то в горах, мама умерла от тифа в сорок четвёртом. Соседи сказали. Отец на фронте пропал. Тогда, знаешь, считалось, что если пропал без вести, если в списках погибших его нет, то и пенсия за него не полагалась… и считалось, что он, может, и не погиб, а мало ли… в плен попал. В общем, не очень это было хорошо. Лучше бы погиб. Квартиру нашу заняли другие люди, у кого своя сгорела. Вот я и пошла работать и доучиваться. В общежитии жила. Никому мы старались ничего не рассказывать.
…Они говорили и не могли наговориться. Время от времени замолкали надолго. И висел в тёмном ночном воздухе вопрос, который никто из них не решался задать: ты меня помнила? ты меня помнил? И обоим хотелось надеяться, что отзовётся ответом: я помню тебя всю жизнь… я жду тебя всю жизнь.
В ту ночь они так и не произнесли это вслух. Слишком многое было позади — война и испытания, друзья и враги, свои и чужие решения… и целая жизнь, прожитая друг без друга в разных мирах. Но каждый верил, что, если два человека очень хотят понять друг друга, у них получится.
* * *
В романе использованы подлинные письма германских военных из книг: Н. И. Бусленко «На Ростовских рубежах: немецкие письма сорок первого года» и «Разгром немцев под Москвой. Признания врага», Р. Кершоу «Немецкие письма 1941-го года. Берёзовые кресты вместо железных», а также дневники, воспоминания и письма остарбайтеров из архива Международного общества «Мемориал»
[120] и интернет-порталов prozhito.org, zwangsarbeit-archiv.de, world-war.ru, tastorona.su, stena.ee/blog/ostarbajtery-foto-vospominaniya-video, urokiistorii.ru, topwar.ru.
Суровая пища для ума
Прямое обращение к молодому читателю
Послесловие
Уважаемые молодые читатели! Вы только что закрыли замечательный роман Ольги Громовой «Вальхен». Обращение к вам «уважаемые» носит не ритуальный характер, но свидетельствует о моем подлинном отношении к тем молодым людям, которые не утеряли способности и вкуса к чтению книг, по нынешним временам немалых по объему. Увы, таких тинейджеров сегодня не так много. Так что вам всем респект и уважение! Но поверьте на слово опытному читателю, есть еще один бесценный способ постижения текста — многократное прочтение. При первом знакомстве с книгой нас неизбежно увлекает сюжет, фабула, драматическое развитие событий. Но за скобками, вне фокуса внимания, остаются сотни подробностей и деталей, без которых восприятие всего художественного полотна произведения будет неполным. Это все равно как в знаменитой картине А. Иванова «Явление Христа народу» увидеть только Мессию и правую часть картины, не обратив внимание на знаковые фигуры в левой части полотна. Я уже не говорю об очень важных, почти детективных подробностях доставки картины в Россию. Или в культовой картине знаменитого польского режиссера А. Вайды «Пепел и алмаз» увидеть только историю трагической гибели главного героя фильма, которого замечательно играет Збигнев Цибульский. Между тем в этом полотне важно все: звуковой ряд, детали интерьера, попадающие в кадр, цитируемые героем стихи. Все это вместе взятое работает на глубинный смысл фильма!
