В письме родителям от 15 января 1861 года Алексей описывает поездку во Владимир, где проходили выборы «в Комиссию для приведения в исполнение крестьянского вопроса». Он пишет, что двое дворян, Николаев и Безобразов, были избраны представителями губернии и каждый из них получил 2000 рублей жалованья
[1006]. Основной организацией, занимавшейся подготовкой реформы, была Редакционная комиссия под председательством Я. И. Ростовцева. В 1860 году Андрей и его друзья надеялись, что Ростовцев сумеет провести реформу, которая не приведет к обнищанию деревни, – но Ростовцев внезапно скончался. Елисей Мочалин писал: «Генерал Ростовцев, человек на котором покоились надежды всей России – умер. Дело говорят перешло к Милютину, на которого немного надеются. Да будет Его святая воля! События бегут сами собой и дойдут до своего определенного предела»
[1007].
Очевидно, что этого «предела» предстояло достигнуть без помощи таких людей, как Андрей, Алексей и их знакомые, которые, скорее всего, с тревогой смотрели в будущее. В письме, написанном несколько ранее, Мочалин передает более воодушевляющие слухи о Редакционной комиссии: «Говорят, что предполагают дать крестьянам личную свободу, – а с помещиками они должны сходится добровольно по контрактам. По мнению моему, это лучший исход крестьянского вопроса. К плохому пану никто не пойдет, а это заставит его быть хорошим». В тот момент Мочалин все еще оптимистически надеется, что результаты деятельности комиссии будут созвучны их с Андреем идеалам. К тому же «у нас собирают сведения о членах хозяйственных Обществ и помещиках, которым хорошо известно сельское хозяйство? Для чего? Пока – не знаю!»
[1008]. Мочалин был прав, не доверяя слухам: различным организациям и сочинителям, писавшим (как Андрей) о сельском хозяйстве, не дали принять участие в подготовке реформы.
Помимо освобождения крестьян, в период Великих Реформ середины XIX века произошли и другие глубокие социальные и культурные изменения, в том числе реформа судебной системы. В рамках общего прогресса в образовании получили беспрецедентные возможности женщины. Обсуждение «женского вопроса» (того, какое место занимают или должны занимать женщины в обществе) разрушало гендерный порядок, лежавший в основе многих семейных союзов, например Андрея и Натальи. Под конец XIX века, когда «появление новых направлений социальной мобильности… потрясло основания иерархического общественного устройства России»
[1009], появилось общее понимание, что в обществе наблюдается «кризис брака».
В десятилетия, предшествовавшие освобождению крепостных, развод не являлся совершенно неслыханным делом. Среди знакомых Андрея и Натальи была по крайней мере одна разведенная семейная пара. Письмо без подписи от 1829 года извещало «сестрицу» Наталью Ивановну и «братца» Андрея Ивановича, что «Полонька с мужем в разводе» и «он ее всю обобрал: имение ему все отдала, а себе оставила 200 душ <нрзб> и партикулярного долгу 60 тыс. руб.»
[1010]. Но в конце XIX века традиционные супружеские роли повсеместно переставали казаться чем-то само собой разумеющимся. Авторы, которые писали о браке, начали с удвоенной энергией и настойчивостью превозносить семейную жизнь, дотошно объясняя, в чем состоит роль женщины, и предлагая гораздо более строгие ограничения, чем существовавшие в реальности.
В недавно опубликованном исследовании Барбары Алперн Энгель, посвященном расцвету культа домашней жизни в пореформенный период и его связи со стремлением к «культурности» и «аристократичности»
[1011], доказано, что важнейшим компонентом этого процесса (даже более важным, чем все большая оторванность от реальности и ограниченность сферы, отданной в удел женщине) было новое определение роли мужчины. Влияние культа домашней жизни на существование реальных женщин – явление «противоречивое», и его результаты зависели от обстоятельств
[1012]. Энгель утверждает, что эти противоречия отражают тот факт, что культ домашней жизни (domesticity) не имел большого влияния на статус женских ролей в XIX столетии: «Экономические условия продолжали ограничивать масштаб влияния культа домашней жизни на поведение реальных женщин»
[1013]. Хозяйка продолжала сохранять свою «важность», даже если после освобождения крестьян поле деятельности помещиц начало сужаться. В ходе своего исследования прошений о разводе Энгель обнаружила, что «в исковых заявлениях женщин и в том, как они о себе говорили, а также в ответах других людей поражает чувство собственного достоинства, гордость положением и властью, связанная скорее с должностью хозяйки, чем с самими занятиями домашним хозяйством»
[1014]. Более того, в изученных Энгель документах редко упоминаются обязанности женщин в доме: исключения составляют случаи, когда мужчины покушались на женскую сферу деятельности; в одном случае мужа порицали за то, что он слишком узко понимал обязанности своей жены
[1015].
Хотя во второй половине XIX века идеология домашней жизни оказывала противоречивое воздействие на образ жизни женщин, мужские роли в пореформенный период были решительно переосмыслены: «Мужчины пролили немало чернил, обсуждая свою роль в общественной жизни, свой успех на трудовом поприще или на разрастающейся арене общественной деятельности»
[1016]. Как показывает судьба Андрея, участие в интеллектуальной жизни и стремление к «культурности» (понимаемой как свойство не «врожденное», а благоприобретенное) уже оказывали значительное влияние на самовосприятие русских мужчин, принадлежавших к поместному дворянству, и трактовку понятия мужественности. Но когда освобождение крестьян устранило (теоретически) неравноправие свободных дворян и закрепощенных крестьян, роль мужчины-землевладельца как своего рода «слуги государства» утратила свои последние юридические основания.
