Тем помещикам среднего достатка, которые желали соперничать с более богатыми дворянами в потреблении материальных благ, без сомнения, предстояло вскоре пополнить число обедневших дворян, или, как брат Андрея, они могли повесить свои долги на ближайших родственников: так, некоторые мужья в подобной ситуации исчезали, оставив обремененных долгами жен
[135]. Андрей и Наталья владели довольно значительным числом крепостных, но жили в неблагоприятном с точки зрения ведения сельского хозяйства районе, и в результате складывается впечатление, что их дохода едва хватало для сохранения скромного образа жизни, подобного тому, который вели их соседи и родственники (время от времени они нуждались в небольших ссудах, чтобы свести концы с концами в промежуток между сезонным получением доходов). Финансовый расчет, сделанный Андреем в 1822 году, дает нам «моментальный снимок» их финансовой ситуации. Андрей перечислял полученные в марте доходы, в сумме дававшие 14 786 рублей 50 копеек. 2451 рубль из этой суммы нужно было выплатить по долгам государству и Авдотье Семеновне, что оставляло 12 335 рублей «на прожиток». В колонке «кредит» записаны такие суммы, как 644 рубля 50 копеек ассигнациями «налицо» (с вычетом золота, «старинных целковых» и «мелочи») и 110 рублей «за Фомою выкупу за девку недоимки», платежи от 40 до 1157 рублей недоимок из различных деревень, почти 5000 рублей зимнего оброка, мелкие долги различных людей, вероятно крестьян, но также некоего Константина Петровича (200 рублей) и 50 рублей долга «за Маменькой», 2287 рублей за «холст, за баранов и за грибы», а также «за лыки, то есть за решета»
[136]. Менее подробная оценка, сделанная в начале 1834 года Натальей в ее приходно-расходной книге, показывает, что на тот момент у нее было 1265 рублей 85 копеек наличными. Кроме того, у каждого из детей были собственные сбережения: у Алексея 127 рублей 24 копейки, у Александры 120 рублей 35 копеек
[137].
Сколь бы ограниченным ни был их доход в сравнении с богатейшими землевладельцами, в письме к зятю Андрей заявлял, что неизбежные жертвы были приемлемой ценой за возможность вести сельскую жизнь. Подчеркнув слова «как жаль, что я не богат и хорошо, что я не богат», он продолжает: «…у меня одна поговорочка: „все к лучшему!“. Вырости на Дорожаевских или Бордуковских полях золото, жемчуг, алмазы или оставайся все по-прежнему (а бы только не покупать хлеба и не ссориться с опекунским советом), я все буду жужжать: „все к лучшему“!»
[138] Дело не только в словах, сколь ни полны они страсти. Тот факт, что Андрей продолжал жертвовать некоторыми удобствами при избранном образе жизни и превозносить привольное сельское житье и после того, как выплатил свои долги, позволяет предположить, что он искренне ставил мирную жизнь в деревне выше богатств. В статье, предназначавшейся для более широкой аудитории, Андрей спрашивал, у кого есть время на то, чтобы следовать моде, а затем подчеркивал, что безрассудно тратить слишком много денег в обстоятельствах, когда в любой момент могут появиться незапланированные расходы: «То купи, другое купи, в самое благополучное время, а прихворнется, а не уродится, а сгорит! Боже ты мой! Как тут могут идти на ум деньгобросие и времябросие»
[139].
Несмотря на благоразумие и экономию, Чихачёвы могли побаловать себя некоторыми импортными товарами, в частности – время от времени купить бутылку шампанского или иного французского вина. Обычно они пили красное или белое вино, покупавшееся в Шуе, домашние фруктовые или медовые вина и водку
[140]. Наталья высоко ценила маленькие сигары и нюхательный табак, покупавшиеся в Москве. Андрей и Яков предпочитали курить трубки и были не столь разборчивы, когда дело касалось табака, но Андрей был ценителем необычных семян и цветочных луковиц из торговой столицы империи. В мае 1836 года Андрей попросил Якова подарить ему «тетрадк[у] белой голландской большого формата бумаги», чтобы написать «пространное письмо, или записку подать какому-нибудь значительному чиновнику». Яков послал ему требуемую бумагу, добавив: «Уверен, что ты будешь доволен; хоть к царю пиши – так хороша: я купил ее еще в Неаполе»
[141].
В 1835 году Яков послал в подарок Андрею на день рождения «зрительную трубу» своего отца. Одновременно он также отправил Андрею и Наталье «кресла Вольтеровские». Первый подарок был семейной реликвией и, возможно, то же можно сказать и о креслах. Даже приготовление подарков не было поводом бросать деньги на ветер
[142]. Это было еще более верным в другом случае, когда очаровательный «сюрприз» Тимофея Крылова Якову оказался надписью «Телеграф», выполненной «золотыми литерами» на обложке сборника кодов для домашней телеграфной системы Андрея и Якова. Яков был в «восторге»
[143].
Временами можно было позволить себе роскошь: например, когда в Вильно Алексей купил «новомодную мантилью», чтобы отослать своей «сестрице показать, какие здесь носят»
[144]. Но даже предметы роскоши покупались с известной скромностью. Тому же художнику, который писал семейный портрет, было заказано написание икон святого Митрофана и для Чихачёвых, и для Якова. Приглашая художника Орехова (его фамильярно называли «Орехыч»), Яков спрашивал Наталью, сколько она заплатила «Рафаэлю», поскольку художник должен был скоро прибыть, а Яков не мог вспомнить условленной цены. Наталья ответила, что он должен заплатить «три четверика», всего лишь семьдесят пять копеек серебром
[145].
Столь редко потакавшие своим капризам люди, очевидно, не мерили социальный успех или статус дорогими иностранными товарами. На деле ни в каких бумагах Чихачёвых нет указаний на то, что они когда-нибудь купили что-то (или оценивали что-то выше) лишь потому, что вещь сделана не в России. Считалось, что некоторые товары лучше производят в определенных местах (шампанское во Франции, бумагу в Голландии, водку в Шуе), но большинство вещей можно было спокойно покупать поблизости, причем в список входило большинство материалов для шитья одежды, часть из которых изготавливалась непосредственно в имении. Почти всю одежду шили и вязали здесь же, и часто этим занималась сама Наталья. В одном из редких случаев, когда Андрей признается в мотовстве, покупки включают «чудесную жилетку черную шелковую» и товары на значительную сумму в 180 рублей, купленные у Леонтия Федорова, разносчика из близлежащего Суздаля
[146]. В другом случае в Вербное воскресенье усадьбу посетил торговец, продававший продукты, и Андрей отметил праздник покупкой «икры, семги, каперцов, оливок», заключая в записке к зятю: «Приезжай кушать!»
[147] Стол Чихачёвых, по крайней мере по праздникам, не страдал однообразием, но, если говорить об импортных роскошествах, каперсы и оливки – покупка скромная, и они могли быть выращены где-нибудь на юге империи, а не за границей. То же самое радостное возбуждение сопровождало покупку двадцатидвухлетним Алексеем, ехавшим в Вильно, «целого ящика» имбирных пряников из Вязьмы, которая наряду с Тулой в те времена славилась этим лакомством
[148]. В еще одном случае Андрей отклонил возможность купить у разносчика замечательные ковры из Черниговской губернии («чудо», «загляденье»), стоившие от ста до четырехсот рублей. По-видимому, поберечь деньги его побудили причины нравственного характера: торговец, Ефим Филипыч Громов, «с огромными усами и предлинной бородой», был «пьян до нельзя»
[149].
