В исследовании российской назидательной литературы XIX века историк Катриона Келли описывает процесс социальной «гомогенизации», в ходе которой вкусы и занятия образованных и владевших собственностью россиян (не принадлежавших при этом к знати) все более решительно становились частью общей «дворянской» культуры, сравнимой с той, что несколько ранее появилась в георгианской Англии
[165]. В документах Чихачёвых можно найти веские доказательства в пользу существования этого явления: семейство так же часто общалось с духовенством, докторами, купцами, ремесленниками, студентами, «почетными гражданами», мелкими чиновниками, властями, юристами и промышленниками из расположенных неподалеку маленьких городков, как и с людьми своего социального положения за пределами семейного круга и круга ближайших друзей. Многие их контакты с людьми, не принадлежавшими к дворянству, были деловыми, но, как и в Англии, границы между деловым и светским общением размывались: когда купец или чиновник приезжал в сельскую усадьбу, чтобы решить какой-либо вопрос, его визит занимал много времени и предполагал неформальную беседу, угощение и проявление учтивости, которой требовал подобный случай
[166].
В «почтовых сношениях» Яков вспоминает, как впервые встретился с «лекарем Бистромом», приглашенным на службу графом Шереметевым. Лекарь приехал в имение Шереметевых в Иваново, но «предписание» от графа насчет его там еще не было получено. Бистрому оставалось только ездить по округе, знакомясь с местными помещиками (предположительно, чтобы завести практику), в том числе и с Яковом. К ужасу Чернавина, доктор провел у него весь день и наконец отвел Якова в сторону и попросил взаймы 25 рублей на извозчика. Яков отказал, но исключительно потому, что недостаточно хорошо знал врача, а не из‐за более низкого ранга последнего: отношения в деревне основывались на репутации и взаимных связях между людьми, проживавшими бок о бок в сравнительной изоляции от внешнего мира
[167]. Впоследствии Яков писал в своем дневнике, что обедал с Бистромом и его женой, так что со временем они сблизились
[168].
В мае 1850 года московский поверенный Андрея, И. Грузинов, прислал письмо, в котором предлагал сделать для Чихачёвых покупки, поскольку мог получить у торговцев «уступку», покупая товар на «значительные суммы». В том же письме Грузинов отвечает на два вопроса Андрея: один – относительно высылки денег из Опекунского совета, а второй – об извещении Совета о том, что Андрей выделил часть своего имения, включая 69 заложенных в Совете крепостных, в приданое Александре и о переводе на нее соответствующей части долга
[169]. С другим, июньским, письмом прибыло по четверти фунта чая пяти сортов и записка, где указывались цены на кофе и сахар
[170]. Неясно, насколько нормальным для такого поверенного (вызывавшегося в случае необходимости вести сложные судебные дела) было выполнять не связанные с его деятельностью поручения, но в любом случае такие отношения весьма примечательны
[171].
В других ситуациях мы недостаточно знаем об обстоятельствах, чтобы понять природу отношений между Чихачёвыми и посетителями более низкого ранга: как, например, когда Андрей кратко упоминает, что в 1837 году «часы стенные шуйский еврей исправил» за 3 рубля
[172]. Или когда пишет, что в том же году в Шуе жил «вольно-практикующий землемер» по имени Иван Никоноров Сперанский
[173]. Но, благодаря интересу Алексея к процессу индустриализации, развивавшемуся на территории между Владимиром и Ярославлем, у нас есть известия о посещении семейством людей из мира торговли и промышленности. В одном случае Алексей упоминает о поездке к почетному гражданину Степану Ивановичу Каретникову в село Тейково. В другом замечает, что, возвращаясь из поездки во Владимир, Чихачёвы «чай пили в селе Воскресенском у фабриканта Левикова»
[174]. А при посещении Шуи, где нужно было показать Александру местному лекарю, они «заходили на бумажнопрядильную фабрику купца Посылина, где все устроено посредством паровой машины»
[175].
Интереснее всего в этих заметках то, что по меньшей мере в двух случаях визиты были светскими, а не деловыми: Каретников угостил все семейство завтраком, а с Левиковым они пили чай. В случае Посылина Чихачёвых, скорее всего, заинтересовала именно фабрика на паровой тяге, и они могли и не быть лично знакомы с самим купцом, по крайней мере до своего визита (не говоря уже о посещении лекаря, который, вероятно, принимал больных у себя дома). Однако поездки к Каретникову и Левикову позволяют предполагать, что для Чихачёвых не было ничего зазорного в чисто светском общении с промышленником или лекарем. В любом случае эти примеры, а также вышеприведенный рассказ Чернавина об обеденном визите лекаря Бистрома показывают, что сотни других случаев общения с членами средних, недворянских сословий, упоминавшихся в бумагах Чихачёва и Чернавина без объяснения обстоятельств этих визитов, далеко не ограничивались простыми и безличными деловыми разговорами. Немаловажно и то, что большинство этих людей посещало Чихачёвых и Чернавина, а не принимало их у себя; такие визиты, даже если и происходили по исключительно деловым причинам, обязательно предполагали, что посетителю как минимум предложат перекусить. Если посетитель приезжал издалека и должен был переночевать, его также могли угостить и предоставить ему постель.
Помимо отношений с купцами, горожанами и чиновниками, была еще одна категория людей, с которыми Чихачёвы общались постоянно, будучи довольно близки, и которые занимали место ниже дворян и выше крестьян, – местное духовенство и члены их семей. Военно-статистическое обозрение 1852 года сообщает о 16 727 лицах духовного звания во Владимирской губернии, среди которых «дворян очень мало»
[176]. Наталья часто писала о визитах жен священников из Дорожаево, Зимёнок, Бордуков или Берёзовика, случавшихся как днем, так и вечером, когда вся семья была в сборе. И Андрей, и Наталья регулярно переписывались с отцом Силой из Коврова, хорошо известным в округе
[177]. И Андрей часто упоминал, как во время путешествий советовался, дискутировал или просто проводил время с разными священниками. Не все священники – вероятно, даже не большинство из них – могли или хотели вступать с Андреем в философские дискуссии, но, без сомнения, они были частью социального ландшафта. В 1837 году Яков упоминал о священнике из Афанасово, остановившемся в Берёзовике по пути из Тейково: «Приехал уже закатив за галстук, перед самым обедом, и пообедав у меня тотчас же уехал»
[178]. Можно допустить, что он не случайно прибыл прямо перед обедом. Несколько лет спустя Андрей писал о своей дружбе с отцом Алексеем, деревенским священником из Зимёнок (где Андрей устроил свою библиотеку): Андрей уволился из армии и жил в Дорожаево уже тридцать два года, а священник был назначен в Зимёнки сорок лет назад. Скорее всего, это значило, что в округе они считались своего рода старейшинами. Андрей также гордо отмечал, что он так часто читает церковные книги, что отец Алексей просил, чтобы во время служб читал он, а не назначенный на эту должность дьяк
[179]. А в 1859 году Андрей опубликовал статью под названием «По предмету сближения дворянства с духовенством»
[180].
