Как и почему иногда в дневниках Натальи появлялись записи иного рода – например, о том, что делали другие члены семьи, когда она читала книгу или газету, или перечисление гостей с указанием времени, когда они уехали, – невозможно сказать с определенностью. Совершенно очевидно, что она с тем же успехом могла просто записывать все важные сведения, касающиеся жизни усадьбы, в записную книжку наподобие тех, которые ее брат вел отдельно от своих дневников и которые не содержали никакой личной информации. Складывается впечатление, что для Натальи граница между работой по хозяйству и личными делами попросту не была такой четкой.
Заметки Натальи в «почтовых сношениях» очень похожи на ее дневниковые записи. Они написаны любящей рукой, но лаконичны и деловиты и обычно имеют прямое отношение к сфере ее ответственности – тому, что она называла своим «департаментом», как в следующем пространном отрывке из типичной записи, которая уже цитировалась выше. Сначала Наталья сделала эту запись, а затем Яков добавил свои замечания на полях. Наталья начинает следующим сообщением: «Лен же у нас уже выбран 3-го числа: набрано 3400 ск. с 12 четвериков». Рядом с этим Яков отмечает: «У нас 430 скамей с 2 четвертей». Запись Натальи продолжает: «13-го или 14-го будем колотить»; рядом с этим пометка Якова: «…[у нас уже] колотют». Рядом с Натальиным сообщением: «…а с овсом бог знает что и делать» – Яков пишет: «…и у нас». Наталья: «…ни жать нельзя, ни косить; староста советует дергать, как лен: агурцы совсем пропали», – и Яков вновь отвечает: «…тоже». Наталья заканчивает: «…морозом убило, всего набрали 2 четверика и то предрянных; яблок у нас поворовывают изряднехонько; а сторожа день и ночь: днем один, а ночью трое; да староста 4-й спит в саду».
Затем Наталья спрашивает Якова: «Как то у тебя, мой милый?» (на что Яков отвечает: «…кажется бог милует»), – и вновь обращается к частностям: «…свеклы и моркови совсем нет; капуста очень плоха». И вновь Яков угрюмо отвечает: «…тоже». Но, с другой стороны: «…картофель который при тебе садили тот хорош», – и Яков признается: «…[свою] не смотрели». А затем Наталья печально резюмирует: «…а прочий очень же плох». И наконец она заканчивает интересной для нас фразой: «…вот кажется все тебе написала, что до моего департамента принадлежит. За сим расцеловав тебя и мысленно [Яков добавляет: „И я вас“], и пожелав тебе от души всего наилучшего [Яков: „И я“], а более всего – доброго здоровья [Яков: „…и я желаю вам совершенного здоровья“] остаюсь, многолюбящая тебя сестра и всегда готовая к услугам Наталья Чихачёва»
[349]. Наталья здесь рисует мрачную картину неурожая; ее смиренный пессимизм ярко контрастирует с типичной для ее мужа отвлеченной мечтательностью (тогда как Яков, добрый друг обоих, с неизменным сочувствием относится к заботам обоих супругов).
Записи Натальи в «почтовых сношениях» всегда сделаны в деловом тоне; кроме того, они намного короче записей других участников, а также гораздо реже появляются. Однажды в письме к брату Наталья объясняет, почему ее перо не столь плодовито: «…извини, что пишу не много. 1-е, потому что встаю рано, ныне спать долго не досужно – 2-е, что все уже написано Андреем Ивановичом»
[350]. Этот комментарий позволяет предположить, что у Натальи обычно было что добавить к этим письмам, но она не только была и в самом деле очень занята работой по хозяйству, но и считала, что многочисленных плотно исписанных ее мужем страниц вполне достаточно или по меньшей мере они охватывают все самое интересное. Наталья писала мало отчасти потому, что Андрей писал очень много, но, возможно, что для нее, в отличие от мужа, письменное слово не было самоцелью. В любом случае ее записи в «почтовых сношениях» – как и ее дневники – перечисляют сведения о собранном урожае и болезнях, вдобавок к достаточно неопределенно выраженным, но, вероятно, искренним банальностям, выражающим ее любовь к брату
[351]. В ряде случаев Андрей пишет Якову от имени Натальи, поскольку та слишком занята, чтобы сесть за письмо:
Жену мою, а свою сестрицу прошу извинить, что ничего не пишет, она даже до усталости целый день на ногах, вставши очень рано; а сверх того и для гостей хлопотала. Она благодарит тебя покорно за сведения о подушных деньгах… желает знать сплавливал ли ты ячмень, и много ли его вышло?
[352]
Этот фрагмент ярко показывает, что для Натальи хозяйство было важнее всего, на втором месте стояли деловые записи, и она позволяла себе заниматься личной перепиской, лишь когда на это было время. То, что Андрей только в исключительных случаях входил в сферу деятельности Натальи (а она – в его, учитывая, что ведение повседневной и личной переписки можно считать частью домена Андрея), видно из записи о том, что Наталья была «целый день на ногах» и встала «очень рано», чтобы вести хозяйство, тогда как Андрей, судя по всему, имел возможность спокойно заниматься своими записками.
Наталья была не только слишком занята работой в имении, чтобы записывать размышления или игривые каламбуры, составлению которых с таким наслаждением предавался ее супруг: в приведенной ниже цитате она прямо заявляет, что не знает, как писать «о себе», и, как обычно, возвращается к проблемам сельского хозяйства. Ласково поприветствовав своего брата, она пишет: «А что тебе сказать о себе? Не знаю; а кажется слава богу понемножку <нрзб>: сегодня куплено в Вязниках огурцов 4 сотни; заплачено 3 руб. без 10 коп.»
[353] За этим несвязным фрагментом, написанным торопливой рукой, что также указывает на то, что ей было неловко, следует почти дюжина ровных строк, посвященных овощам, говядине и фруктам. Когда Наталья не знала, что сказать о «себе», она переключалась на множественное число – «мы» – и писала о вещах, интересных для этих «нас»: о доме в самом широком смысле слова, о качестве и количестве продовольствия. Записи Натальи показывают, что продовольственные запасы для семейства были для нее как бы важнее ее самой (или, точнее говоря, что она приравнивала одно к другому), тогда как для ее супруга столь же характерно было говорить от имени детей, добавляя на полях записки Натальи Якову следующий постскриптум: «Дети оба Алеша и Саша целуют твои ручки и свидетельствуют свое почтение как тебе, милый мой братец, так и почтеннейшему Дядюшке Тимофею Ивановичу»
[354].
