Дневник Натальи кажется еще более необычным по сравнению с известными дневниками и письмами русских женщин. Наталья писала не для того, чтобы оправдать поступки, нарушившие установленные в обществе порядки, как это делали Екатерина Великая, ее наперсница Екатерина Дашкова (первая женщина, возглавившая российскую Академию наук) или Надежда Дурова (дочь военного, переодевшаяся мужчиной, чтобы сражаться с Наполеоном), поскольку Наталья таких рискованных решений не принимала и ее дневник не предназначался для публики
[380]. Она писала не для того, чтобы кому-то посмертно отомстить, как, по-видимому, сделала Анна Лабзина в своих воспоминаниях о браке с жестоким человеком, репутация которого при жизни была безупречной. Наталья и близко не была так недовольна своей жизненной ролью или браком
[381]. Она также взялась за перо не для того, чтобы изложить собственные идеи: писательство не было ее призванием, как у Каролины Павловой, Елены Ган, Евдокии Растопчиной и других писательниц той эпохи. Она писала и не потому, что располагала обширным досугом и великолепным образованием и ее побуждали к этому литературно одаренные знакомые, как это произошло с такими аристократками, как сестры Елагины, Елизавета Ушакова, Зинаида Волконская, Анна Керн и Анна Оленина.
Так почему же Наталья стала вести дневник? Одной из причин могло быть влияние других членов семьи, хотя знаменательно, что все остальные дневники велись мальчиками или мужчинами. Поскольку Наталья, вероятно, сначала рассматривает свой первый дневник как расширенную, более подробную версию счетной книги, которую вела до того, складывается впечатление, что она начала писать из прагматических соображений
[382]. Прежде всего, она использует дневники для того, чтобы фиксировать (и иметь возможность отслеживать) головокружительное множество разнообразных финансовых операций и хозяйственных занятий; однако она также решает включить в них точные записи о приезде и отъезде членов семьи и гостей (хотя редко упоминает, чем занимались и о чем говорили во время этих визитов). Она пишет о своих детях (хотя редко и скупо описывает их занятия). Она ежедневно фиксирует состояние своего шаткого здоровья: вероятно, отсюда аккуратные пометки о том, когда она встала с постели и когда отужинала; она также отмечает, когда молилась, когда читала, и временами – что именно читала (реже, понравилось ли ей произведение, и никогда – что она думает о прочитанном). Невозможно знать, считала ли она, что другие члены семьи прочитают ее дневники (как они читали другие семейные документы). В любом случае родные Натальи подтвердили ценность этих записей, сохранив их. Для них «дневные записки» были зримым свидетельством ее достижений.
Третий том дневников Натальи резко обрывается после ряда необычных записей, сделанных в октябре 1837 года: она пишет, что чуть не сошла с ума от горя, когда Андрей объявил, что Алексей должен ехать учиться в Москву. Поэтому можно предположить, что записи оборвались не случайно, а в переломный момент в жизни Натальи. Существенная перемена в ее поведении кажется тем более вероятной, что через восемь месяцев, в июне 1838 года, в семье умер второй (насколько известно) ребенок, дочь Натальи Варвара.
Вдобавок к другим бедам на протяжении 1830‐х годов здоровье Натальи становилось все хуже, а работа по хозяйству могла казаться ей уже не столь важной после того, как дети покинули гнездо, – ведь смысл ее, по всей видимости, состоял прежде всего в обеспечении материального благополучия семьи. В конце 1830‐х годов Чихачёвы расплатились с долгами, а поэтому их финансовое положение должно было стать значительно лучше, чем когда-либо ранее. Это тоже могло привести к тому, что Наталья стала вкладывать в свою работу, а с ней и в ведение дневника меньше сил и времени, поскольку ее личное руководство уже не было столь важным и необходимым. Последняя запись в последнем дневнике Натальи, сделанная 12 октября 1837 года, звучит так:
Встали в 9 часов. Я всю ночь не спала, очень мне захворалось; день сегодня теплый и всю шел дождь. Овса выдано 1 четверть. Бабы намяли льну 4 керби [вязанки] 9 складников итого 21 кербь 7 складников
[383].
Из этой записи непонятно, почему она оказалась последней. Таким образом, осенью 1837 года, вместо того чтобы через несколько месяцев возобновить дневниковые записи, как она сделала годом ранее, Наталья вовсе перестала вести записи о делах имения в дневниковой форме. Позднее, в 1842 году, когда они с мужем на шесть месяцев приехали к детям в Москву, а затем всей семьей совершили паломничество к киевским монастырям, она опять взялась за перо, но лишь на один месяц, январь. В последней записи этого дневника тоже нет ничего особенного. Андрей же продолжает регулярно вести свой параллельный дневник и в этот период, и следующие пять лет. То, что Наталья снова начала вести дневник, будучи в Москве и вдали от своей работы в имении, означает, возможно, что она начала признавать ценность записей не только о работе, но и о своей жизни. Однако от привычек (и издавна определенных ролей) сложно избавиться – этот дневник, как и предшествующие, немногословен, деловит и в основном содержит записи о покупках и имена гостей. В то время она часто болела и почти не покидала дома, в то время как ее муж почти каждый день ездил по городу, посещал заведения, в которых учились их дети, ходил по магазинам, выполнял поручения, осматривал достопримечательности и посещал церковные службы. В предисловии к дневнику Анны Квинси Лорел Тэтчер Ульрих замечает, что «со всеми нереализованными сюжетами, тупиками и путаницей повседневной жизни» дневники «чаще… под конец затухают оборванными предложениями на оставшейся незаполненной странице»
[384]. Скорее всего, у Натальи была не одна причина бросить дневник. Однако очевидно, что она начала его вести в первую очередь в качестве рабочих записей (и свидетельства ценности своей работы), а ее работа после 1838 года либо переменилась, либо стала для нее не столь важна.
