Распределение ролей в браке Чихачёвых, по сути своей, определялось финансовой и бытовой необходимостью; здесь также можно распознать отголосок призыва к хозяйке знатного дома исполнять роль «хранительницы кладовой», звучащего в «Домострое», авторитетном поучении XVI века
[666]. «Домострой» описывает идеальное домохозяйство как самодостаточную и иерархически организованную единицу, где жена является заместительницей супруга, контролирующей несколько разрядов зависимых лиц – от детей до дворовых людей. В эпоху составления «Домостроя» женщины могли контролировать домашний бюджет, но физически боярыни находились во внутренних покоях дома, тогда как мужчины по большей части действовали снаружи, на царской службе. Также подчеркивалась роль женщины в качестве матери и образца социального статуса: достоинство жены определялось ее набожностью, целомудрием и семейными связями.
Но социальная роль женщин резко изменилась в начале XVIII века, когда Петр Великий велел дворянкам отказаться от домашнего затворничества и от традиционного платья и начать принимать участие в устраивавшихся на западный манер ассамблеях. После смерти Петра сохранявшееся влияние Запада и вереница могущественных императриц повысили значение моды, перенятых на Западе манер и светской жизни для дворян. К 1830‐м годам матерей и жен помещиков уже более века побуждали следовать западноевропейским образцам женственности, хотя жизнь в провинциальной усадьбе, обусловившая установление описанного в «Домострое» образа жены как хранительницы кладовой и помощницы супруга в управлении имением и крепостными (которыми низший слой дворянства на большей части территории Западной Европы к тому времени уже не владел), определяла повседневную реальность в российской провинции в не меньшей степени, чем это было в XVI веке. Из написанного Андреем видно, что Просвещение и сентиментальная литература в значительной степени сгладили контуры гендерных ролей супругов (как их понимали в раннее Новое время), но основной принцип разделения труда оставался неизменным.
Наконец, в 1820‐х и 1830‐х годах в Россию постепенно начали проникать первые элементы западной идеологии домашней жизни. Вероятно, их было не так уж сложно игнорировать или трактовать по-своему. В эти десятилетия российская пресса была так активно занята определением общественной роли дворянина, лишь недавно освобожденного от обязательной государственной службы, что попросту не обращала внимания на женскую сферу домашней жизни. В конце XVIII века журнал Андрея Болотова «Экономический магазин» временами затрагивал темы, «интересные дамам», но таких тем было очень мало, и они полностью сводились к вещам, которые феминизировала западноевропейская литература, определявшая идеал домашней жизни (например, к косметическим средствам)
[667]. Другие описания провинциальной жизни конца XVIII и начала XIX века тоже кажутся заимствованными из иностранной периодики и оторванными от российской реальности: так, в одной статье было высказано убеждение, что крестьянки работают лишь дома и в саду – и это в стране, где при расчете объема полевых работ за рабочую единицу принималась супружеская чета («тягло»)
[668].
Российская печать начала XIX века тоже изображала женщин помощницами супругов (которые, по крайней мере, время от времени изображались на страницах газет усердными работниками), а сферу их деятельности ограничивала лишь домом и садом, что зачастую вовсе не соответствовало реальности
[669]. Считается, что странная оторванность значительной части российской периодики того времени от жизни объясняется не только зависимостью от переводных статей, но и тем, что многие корреспонденты были приверженцами универсалистской философии позднего Просвещения, согласно которой национальные границы не имели значения для рационального и научного распространения знаний
[670]. Только в XIX веке представление о женской работе на кухне (бывшее компонентом более широкого дискурса) постепенно эволюционировало от попыток включить в нее все виды работ (что казалось уместным энциклопедистам) к идее о кухне как сфере деятельности, по праву принадлежавшей «милым дамам». Стряпню отделили от земледелия, и вместе с тем произошла гендерная дифференциация этих занятий (тогда как изначально и кулинария, и земледелие представлялись предметами мужского интереса)
[671].
На протяжении большей части первых десятилетий XIX века считалось, что и мужчины и женщины могут руководить приготовлением пищи и проявлять интерес к кулинарному искусству, хотя среди тех, кто был достаточно состоятелен, чтобы доверить приготовление пищи слугам, первое занятие обычно считалось более подходящим для женщин, а второе – для мужчин. Затем, с начала 1840‐х годов, сочинения купеческой дочери Екатерины Авдеевой начали изменять представления о книгах по домоводству. Она нашла читателя, о существовании которого прежде и не подозревали; но когда к нему обратились напрямую, оказалось, что он существует и жаждет внимания. Согласно историку Элисон Смит, Авдеева сформировала «образ опытной русской домохозяйки среднего класса, которая дает советы и стремится активно просвещать молодых женщин»
[672]. Или, возможно, она просто отразила реальную жизнь множества российских женщин, голоса которых до нее игнорировались.
Авдеева обращалась к женщинам со скромным достатком и обширными обязанностями, которым были необходимы сведения, напрямую касавшиеся их жизненных обстоятельств. Она стоит в начале процесса формирования двух новых групп писателей: женщин и купцов или мещан. Одновременное появление обеих групп (а Авдеева была представительницей обеих) могло стать причиной того, что в эти десятилетия книги по домоводству все чаще обращались непосредственно к домохозяйке, непререкаемой властительнице своего царства (ставшего теперь гораздо более скромным). Разумеется, реальные русские женщины среднего класса не соответствовали идеалу западноевропейской домохозяйки того же социального слоя (которому не соответствовала даже она сама). Но, по-видимому, именно этот разрыв между дискурсом и реальностью подталкивал авторов – как мужчин, так и женщин – «просвещать» россиянок, описывая предназначенную им роль (что понималось как часть более обширного проекта модернизации посредством вестернизации). Авдеева прямо обращалась к российским читательницам среднего достатка и не скрывала, сколь важную роль книги играют в обучении нового поколения женщин тому, как исполнять свою роль, опираясь на достижения науки; тем самым она предлагала программу модернизации. В своих последних книгах Авдеева надеялась выйти из дома на «фермы», в сады и загоны для скота. Однако этот проект оказался неудачным. Возникают сомнения в том, что купеческая дочь могла быть столь же «опытна» в этих материях, как и ее читательницы-помещицы, но в действительности начать писать о полевых работах ей помешало, по-видимому, надвигавшееся освобождение крестьян: после отмены крепостного права образ хозяйки, наблюдающей за полевыми работами и осматривающей свиней, отошел в прошлое
[673].
