Есть одно исключение из обыкновения Натальи отделять чувства к детям от работы в имении и не писать о них в дневниках. С отъездом Алексея в школу связан единственный эпизод, когда дневник Натальи позволяет разглядеть характер и прочность ее чувств – в особенности материнских, – но даже это проявление глубочайшего горя скрывается среди записей о ячмене и льне. Окно это захлопнулось столь же внезапно, как раскрылось: через одиннадцать дней дневник обрывается.
Наталья начинает запись от 6 сентября 1837 года привычным: «Встала в 7-м часу; день сегодня теплый и красный но к вечеру стало очень холодно обколотили льну 4 овина утра». Она исписывает еще полстраницы, перечисляя, как много разнообразных злаков «Господь дал», а затем заключает: «Андрей Иванович думает Алешу вести в Москву в пансион; я весь день проплакала и очень себя чувствую дурно. Скроили Алеше панталонцы и завязала Алеше 2 бумаж. чулки». Андрей решил, что Алексей достаточно вырос, чтобы отправиться в Москву, получить формальное образование и завязать необходимые для его будущего знакомства (два года спустя Саша последует за братом). В течение трех следующих недель Наталья, помимо обычных отчетов о сборе урожая, ведет все разраставшийся список приготовленной ею для Алексея одежды. К 27 сентября (день отъезда Алексея все ближе и ближе) между названиями предметов одежды она записывает: «…весь день очень мы все вообще грусны отпуская Алешу»; «Я весь день проплакала и прогрустила; очень тошно об отезде Андрея Ивановича и Алеши».
Через день после их отъезда она пишет: «Я помолилась богу, и повязала немного чулка; но грустно очень, и все мне не можется и ничего не хочется делать». На следующий день была сделана последняя запись, в которой упоминается отъезд сына: «Встала в 8 утра. Я помолилась богу, и все утро сидела с братом в нашей общей комнате и толковали об Алеше, и об Андрее Ивановиче, и он мне советует не грустить об их отъезде; но я никак не могу себя превозмочь и не найду себе места от грусти. Брат уехал после обеда вскоре день сегодня теплый; а ночью и утром шол дозжь . Ячменю прошлогоднего вынуто на крупу 4 ч[етвери]ка…»
[691] В дневнике Якова сказано лишь, что «сестра горюет!»
[692].
Этот случай, когда Наталья, по-видимому, не смогла удержаться и излила свою «грусть» на бумагу, дает понять, что она в принципе могла бы принять решение гораздо больше писать о своих чувствах к детям и пережитых потерях. Но обычно она этого не делала, и потому этот единственный эпизод должен был знаменовать момент, весьма для нее значимый (раз ради него она нарушила правила, которыми обычно руководствовалась, когда писала). Может быть, единственный раз в жизни роли, которые играли Андрей и Наталья, привели их к прямому столкновению. Андрей отвечал за воспитание детей, а потому ему одному было решать, как и где они получат образование. Кажется, Наталья не ставила под вопрос его право принять такое решение. Скорее, причиной ее «грусти» было то, что решительный вердикт Андрея уводил сына из сферы ее влияния. Пока Алексей был в школе, Наталья не отвечала больше за удовлетворение его материальных потребностей, а, следовательно, теряла как способ влиять на жизнь сына, так и способ проявлять свою любовь к нему. Она справлялась с потерей теми средствами, которыми располагала: занялась приготовлением к отъезду одежды Алексея, обеспечением его комфортной жизни в Москве, а также, вероятно, старалась напоминать о себе, отправляя посылки.
Если для Натальи смысл ведения записей (в чем она вовсе не обязательно признавалась себе или еще кому-либо) заключался в учете ее работы на благо семьи, то причиной дистанцирования от детей на страницах дневников могло быть просто то, что этот аспект материнства не входил в ее обязанности. Исполнение ее долга поневоле требовало рациональности и хладнокровия. Если она использовала дневник (помимо очевидной практической цели), чтобы определить свою роль в семье скорее как роль хозяйки, а не матери, из этого не следует, будто лично для нее материнство было менее важным. Дневник лишь позволяет предположить, что она считала свой долг не материнским: как говорила она сама, «хозяйство» просто было ее «департаментом»; задача воспитания следующего поколения (в практически прямой противоположности с западной моделью) ложилась на плечи Андрея.
Резюмируем взгляды Андрея: роль супруги в провинциальном русском поместье в этот период и в самом деле требовала, чтобы та была представителем семейства в свете, вынашивала и растила детей и превращала усадьбу в дворянское «гнездо». Однако помимо этого в сравнительно небольших дворянских имениях, существовавших далеко от центрального правительства и зачастую среди неплодородных почв и плохих дорог, поддержание дворянского образа жизни зависело от того, смогут ли и жены и мужья успешно управлять крепостным хозяйством и контролировать финансы. Согласно Андрею, жене надлежало быть «кроткой», «покорной» и «доброй», но также (на практике) знать, как руководить молотьбой, сводить бюджет, командовать слугами и заказывать из ближайшего города припасы, проявляя достаточно здравого смысла и дальновидности, чтобы семья не испытывала неудобств. В этом случае под «семьей» понималась не только нуклеарная семья и – подчас – дальние родственники; в семейный круг также входило от дюжины до нескольких сотен крестьянских дворов (в каждом из которых жили не только приносившие доход работники, но и дети, старики и больные). Если хозяйка дурно правила имением, ее семья не только страдала от этого напрямую, но и могла столкнуться с реальной угрозой крестьянских волнений.
Была ли эта семья такой исключительно своеобразной, как кажется при сопоставлении с образцами из произведений западноевропейской литературы, которые читали Андрей и Наталья? В финансовых делах Андрей уступал супруге. Однако какой властью располагает человек, управляющий финансами и имеющий дело с суммами столь небольшими, что речь идет скорее о тщательном учете и необходимости принимать решения в затруднительных обстоятельствах – иными словами, о сложной работе? Труды Натальи позволяли Андрею тратить большую часть своего времени на любительские занятия науками и писательством (предприятие, приносившее кое-какие социальные дивиденды и удовольствие всей семье), а также заниматься образованием своих детей. В семейном предприятии по поддержанию приличествовавшего провинциальному среднепоместному дворянству образа жизни она была, бесспорно, младшим партнером. Наталья выполняла большую часть работы управляющего и принимала менее важные решения, тогда как от Андрея зависело, что делать в более важных случаях. Запись, в которой Наталья описывает свою «грусть» перед лицом объявленного Андреем решения отослать Алексея в школу, можно, вероятно, рассматривать как пример того, какими средствами она могла выразить свой протест или, по крайней мере, поведать о своем горе, когда решение мужа вступало в конфликт с ее интересами и желаниями. Но если так, ее протест был безуспешным: Алексей все равно уехал, и дело закончилось бесполезным советом брата Якова «не грустить». Наталья записывает, что не может «себя превозмочь» и перестает вести дневник. При этом другие семейные документы показывают, что, несмотря на ее переживания, той осенью жизнь продолжалась по-прежнему и решение Андрея было окончательным.
