Тем, что мы знаем о ранних представлениях Андрея об образовании и воспитании, мы обязаны в основном его дневнику за 1830–1831 годы и «почтовым сношениям» середины 1830‐х. В дневниках Андрей отводил сравнительно небольшое место ежедневным записям и часто писал неполными предложениями, используя сокращения и составляя перечни. Так же как и дневники Натальи, дневники Андрея были в первую очередь рабочими записями, состоявшими из развернутых списков событий, занятий или деловых соглашений, имеющих отношение к тому, что каждый из супругов считал своими обязанностями. Хотя муж и жена вели дневники с одной и той же целью, содержание (конкретные предметы) существенно различалось. Наталья перечисляла зерновые, Андрей – авторов адресованных ему писем и визитеров. Если Наталья производила впечатление человека продуктивного и трудолюбивого, лишь временами останавливавшегося ради честно заслуженного отдыха (и вознаграждавшего себя чтением или визитами) или из‐за приступов болезни, то Андрей, казалось, посвящал очень много времени книгам, размышлениям и беседам, бывшим неотъемлемой частью процесса воспитания детей, а следовательно – частью его «работы», аналогичной осуществлявшемуся Натальей управлению имением
[699].
По своему содержанию дневники Андрея настолько отличаются от записок Натальи, что на первый взгляд они могут показаться «современными» дневниками, которые историки литературы описывают как вдумчивые, личные, исследовательские по духу и представляющие собой отражение авторского самосознания
[700]. Об относящихся к концу XVIII века детальных дневниках Андрея Болотова писали, что они содержат «невольное саморазоблачение, анализ, который прерывается, когда говорить становится слишком неловко»
[701]. В этом смысле дневники Андрея Чихачёва – это не пример «современного» дневника. Андрей в своих размышлениях не испытывает никакой неловкости. Он постоянно пишет об идеях, собственных и чужих, но его рассуждения свободны от рефлексии или анализа. Мысли изливаются многоводным потоком: сначала они касаются в основном воспитания его детей, но в конечном счете превращаются в мечты о будущем местного общества и России. Андрей ограничивает сферу применения своих сил развитием идей, ведением переписки и воспитанием детей, но на деле и муж и жена писали очень похоже и со сходными целями: оба составляли отчеты о сделанной работе, одновременно оставляя свидетельство ее ценности
[702]. В обоих случаях скорее создавался самообраз, нежели шел процесс интроспекции.
Поскольку никаких записей Александры не сохранилось, и она была еще слишком мала для уроков в годы, когда Андрей почти ежедневно делал записи в «почтовых сношениях» и своем первом дневнике, идеи Андрея о воспитании неизбежно вращаются вокруг Алексея. Сохранилось три дневника Алексея. Первый он начал в день своего десятилетия (1835) и очень нерегулярно вел на протяжении нескольких месяцев. Этот дневник когда-то сильно намок, и сегодня можно прочитать лишь небольшие его отрывки. Второй и третий дневники полностью сохранились. Второй дневник был подписан Алексеем как «Дневник воспитанника», то есть ученика, объекта нравственного просвещения. Как и первый дневник, он состоит из небольших, узких листов бумаги, сшитых вместе в виде книжки. Дневник охватывает проведенный дома период первых летних каникул Алексея после того, как он начал учиться в Московском дворянском институте. На протяжении этих каникул 1838 года он каждый день вел записи, начиная с поездки из Москвы в июне и заканчивая возвращением туда в августе. Третий дневник велся в переплетенной в оранжевую кожу записной книжке, записи в которой в январе 1842 года начала делать Наталья (они занимают первые шесть страниц). За почти целый год (1847–1848) Алексей исписал все оставшиеся листы в книге. Третий его дневник (как и второй) знаменует важную веху в жизни автора: он начинается с описания поездки в Вильно и начала его армейской службы, охватывает почти весь первоначальный период строевых занятий (в это время Алексей подробно описывает каждый день) и заканчивается в тот момент, когда он отправляется участвовать в первой в ходе действительной службы кампании. Как и «Дневник воспитанника», дневник из Вильно отличается исключительной аккуратностью почерка и шаблонностью содержания (составляя разительный контраст с сохранившимися письмами взрослого Алексея, где из‐за ухудшения его зрения почерк неразборчив и некоторые фразы совершенно нечитаемы).
В 1835 году Алексей начал свой первый, детский, дневник словами: «Подарил мне Папинька сию книжку на память сегодняшнего дня моего рождения с тем чтобы я записывал в ней ежедневно свой журнал»
[703]. Второй и третий дневники тоже велись по требованию Андрея и предназначались для его чтения. В «Дневнике воспитанника» есть примечание: «…чувствуя от дороги усталость, после обеда уснул. Папинька рассматривал мой аттестат и учебные мои книги»
[704]. В 1850 году Андрей «перечитал» дневник, который Алексей вел в Вильно, и оставил отметку об этом на задней обложке
[705]. Помимо почтительности выражений, есть и другие свидетельства того, что Алексей вел свои дневники для родителей. В дневнике из Вильно Алексей сделал ошибку, сначала обратившись к читателям напрямую (использовав местоимение «Вам»), а затем зачеркнул обращение и заменил его словами «Папиньке и Маминьке»
[706]. Как и дневники, некоторые другие сохранившиеся бумаги, написанные рукой Алексея до 1850 года, бесспорно, являются письменными элементами образовательной программы: тетрадь с французскими упражнениями и немногие формальные записи в «почтовых сношениях», адресованные Якову Чернавину и Тимофею Крылову, – каждая из них написана по строгим лекалам эпистолярного этикета
[707].
