Огромная деревянная ротонда была до самых последних рядов заполнена людьми в мундирах. Среди них выделялись различные группы: моряки были в темно-синей форме; офицеры люфтваффе – в светло-голубой; сухопутные – в серо-зеленой; танкисты, самые немногочисленные, – все в черном.
Наконец, пятая группа была одета в форму цвета фельдграу с зеленоватым оттенком: это были юнкера войск СС. Они держались чуть в стороне, как всегда молчаливые, в глазах у них было что-то такое, не знаю, как это назвать… надменное, фанатичное. Это была личная армия Гиммлера. В этом войске безжалостных и политически абсолютно преданных наемников, в то время уже насчитывавшем пять дивизий, поддерживалась железная дисциплина. К концу войны численность его достигла впечатляющей цифры в 350 тысяч человек.
Мы были знакомы с двумя из них, потому что военная школа войск СС имела обыкновение направлять некоторых курсантов в обычные армейские училища. Они были хорошими товарищами, но нам никак не удавалось узнать их политические убеждения. Однажды на стрельбище я все-таки сумел исповедать одного из них.
– Мы отвергаем ваши устаревшие буржуазные ценности, – сказал он мне. – Например, что такое ваша религия? Сталин прав, называя ее опиумом для народа. В этом коммунисты нам ближе, чем вы, буржуа. Но мы сильнее их.
– А евреи?
– Евреи – сильная нация, ужасно сильная. Они способны разрушить Германию. Мы должны помешать им, любыми способами.
Он явно хорошо выучил урок, который я и сам прекрасно знал. Я часто слышал его на политических занятиях в Виттлихе и Годесберге. Эсэсовцы превратили его в евангелие и методично заучивали в орденсбургах – специальных офицерских школах, больше похожих на монастыри.
– А концлагеря, о которых много говорят, они существуют в действительности? – спросил я его.
– Да, существуют, и они необходимы для перевоспитания тех наших соотечественников, которые еще не поняли или не желают понять новый порядок.
В холодной решимости, с которой он излагал свои взгляды, было нечто пугающее. Кстати, в разговоре он не использовал привычную тогда аббревиатуру для обозначения концлагерей – КЦ. Он говорил «КЛ», чтобы показать мне, что он не какой-то там заурядный дилетант, а часть таинственного мира этих лагерей. Позднее на фронте люди из войск СС (которых не следует путать с охранниками лагерей) показали себя отличными бойцами. Мы им завидовали, потому что им всегда давали новую технику и в неограниченном количестве.
Гитлер прошел по центральному проходу, ведущему к маленькой трибуне. На его зеленом кителе был лишь один Железный крест. Стояла полная тишина. Десять тысяч лейтенантов замерли по стойке смирно.
– Хайль, лейтенанты! – выкрикнул Гитлер.
– Хайль, мой фюрер, – ответили, как один человек, все пять групп.
Гитлер произнес короткую речь. Он говорил рублеными фразами. Вспомнил дисциплину, традиции, Фридриха Великого, Великий рейх, который он строит четырнадцать лет и который теперь необходимо защищать от враждебного и завистливого мира. Он просил лишь повиновения, в любых обстоятельствах, любым приказам, даже тем, что могли показаться безумными. В жизни и в смерти быть примером своим подчиненным: таков долг офицера. «Хайль, лейтенанты!» Он покинул Спортпаласт так же, как вошел в него, в полной тишине, засунув руки за поясной ремень.
У нас оставалось мало времени, чтобы обсудить эту короткую и загадочную речь. Нас уже ждали наши поезда.
– До свиданья, Кристиан, до свиданья, Фритци, до свиданья, Карл! Тебя куда?
– Во 2-ю танковую дивизию, в Грецию.
– Везунчик. А тебя?
– Сборный пункт, Мюнхен.
– А тебя?
– В 4-ю танковую, в Польшу.
– А тебя?
– В штаб 14-го армейского корпуса, в Норвегию.
– Бедняга!
Мне удалось выхлопотать несколько дней отпуска перед тем, как прибыть на сборный пункт 7-й танковой дивизии в Мюнхен, где я должен был получить окончательное назначение. На Рейне моя кузина выходила замуж, а отец отмечал семидесятилетие. Благодаря одной из случайностей, на которые было богато это бурное время, я оказался в Блюменшейдте вместе с тремя моими братьями. Дабы не выделяться на фоне четырех офицеров в форме, отец надел свой старый китель генерал-майора кайзеровской армии. Получилось красивое семейное фото.
Вечером дня его рождения мы узнали о сенсационном побеге Гесса, второго лица режима, в Англию. «Крысы побежали с тонущего корабля», – только и сказал отец. Он был настроен столь же пессимистично, как и в начале войны. Разгром Франции поразил его. Он был частью гигантской армии кайзера, которой так и не удалось сломить сопротивление этой страны. Тем не менее, так же, как Карл Шуберт, как Оскар Прусский и как многие другие, он не верил в «окончательную победу».
На следующий день все мы разлетелись. Клеменс в свой гарнизон под Берлином, Франц-Иосиф в свой батальон в Восточной Пруссии, Эрбо на базу на Сицилии, откуда с января предпринимались атаки на британскую военную базу на Мальте. Это был последний раз, когда я видел его и Франца-Иосифа живыми.
В Мюнхене я наконец получил назначение и запрыгал от радости. Меня определили командиром взвода и бронепатруля в разведывательный батальон 9-й танковой дивизии. 9-я была одной из старейших танковых дивизий. Австрийская по происхождению, она была сформирована после аншлюса
[35] и покрыла себя славой в Польской, Французской и Балканской кампаниях. Недавно отведенная из Македонии, она была расквартирована в горных городах и деревнях восточнее Судет. Штаб моего батальона располагался в городке Егерндорф.
Я прибыл туда в середине мая 1941 года и представился моему новому командиру майору фон Олену. Вместе со мной прибыли еще четыре недавно произведенных в чин лейтенанта, в том числе мой лучший друг Вилли Кристианс, еще один вестфалец, затерявшийся, как и я, в море австрийцев.
Мы были настоящими новичками: ничего не умеющими, готовыми на все, не имевшими ни заслуг, ни наград. Нас не воспринимали всерьез. Время нетерпения, время горечи.
Ну и ладно! Мы находили утешение у многочисленных симпатичных жительниц города, не имевших глупой привычки выбирать кавалера по его должности и количеству орденов. Я начал находить общий язык с моими подчиненными, чей диалект поначалу не понимал, и с техникой, новехонькой и очень хорошей. А вечерами гулял вдоль Оппы с Гизи, дочерью директора местного театра. Между двумя поцелуями я выслушивал истории о подвигах ее штатного кавалера, обер-лейтенанта Фромма из танкового полка нашей дивизии. У него был Рыцарский крест, полученный за Францию. Я был горд тем, что, не имея ни единого креста на груди, сумел отбить у него эту красавицу, которая, казалось, была ему так предана.
В начале июня поднялась суматоха… нет, это была еще не война! Но нам предстояло оставить наши квартиры, вырваться из девичьих объятий и проститься с прекрасной австрийской кухней. Дивизию перебрасывали на новое место, «куда-то на восток». За каким дьяволом? На востоке не было противников. Русские? Но мы подписали с ними договор о дружбе, выдержавший множество испытаний и во время Польской, и во время Французской кампаний. Может, русские воспользовались тем, что мы повернулись на запад, чтобы ударить нас ножом в спину? Нет. Тогда в чем дело? Нам говорили, что они скрупулезно соблюдают экономические статьи договора и поставляют нам обещанные зерно, нефть и уголь. Неужели германская честность и верность слову при фюрере стала не такой долгой, как в былые времена?
