Двое парней из свиты Старки рухнули, где-то сзади закричал раненый Эдельштейн, сам Дерек выронил кибернос, зажимая левое плечо. Поднялась заполошная ответная стрельба, пули рикошетили от всего подряд, а невредимый господинчик, совершив какой-то немыслимый прыжок, уже был на верхней кромке отбойника. И вдруг запнулся.
Потому, очевидно, что совсем рядом с шерифом Коулом не то на боку, не то на спине проползла, отталкиваясь от дороги ногами, Катрина Галлахер. Проползла, как ползет по дивану кошка, уже решившая, что будет спать здесь, но ещё не выбравшая точку конечной дислокации.
Вот только передние лапки кошки не производят действий, схожих одновременно со встряхиванием скатерти и жестами уличного фокусника, говорящего «Крибле-крабле-бумс!». На светлой льняной рубахе господинчика, развернувшегося к людям на дороге, расцвел почти чёрный цветок с пестиком оперения дротика по центру. Практически точно в сердце. Второй – подключичная артерия. Третий – солнечное сплетение…
Одно, томительно-долгое, мгновение фигура мужчины, нелепо взмахивая руками, балансировала на кромке отбойника и, наконец, рухнула вниз – прямо под колеса несущихся по встречке грузовиков.
– Крыса, – хрипло резюмировала миз Галлахер, растекаясь по дороге и закатывая глаза. – Не люблю.
Погибший дорожник остался в памяти Дерека Коула безымянным. Второй из пострадавших подчинённых Старки пребывал без сознания, но за него волноваться не приходилось – как и за Сэма Эдельштейна. А вот Карлу не повезло. С концами.
Пробитое пулей плечо Дерека горело так, словно туда плеснули смолы из адских котлов, но, увы, волшебная сумочка Катрины осталась в доме его родителей. Пришлось довольствоваться стандартными аптечками и дожидаться врачей, вызванных оклемавшимся Питом.
Старки, кстати, отделался дешевле всех: дырок в нем, во всяком случае, не было. А от пары тумаков ещё никто не умирал. Ну, горло, ну, печень… ерунда.
Сейчас закончивший распоряжаться Пит был очень занят – наблюдал, как Катрина поглощает воду. Это была уже четвёртая бутылка.
После первой, насильно влитой в безвольно приоткрывшийся рот, от девушки натурально повалил пар. Ну, или так показалось мужчинам, кинувшимся спасать красотку, похоже, умиравшую у них на глазах. После второй бутылки на всех видимых частях тела выступили крупные капли пота. После третьей капли превратились в ручейки, стекающие по лицу, шее и рукам. Ручейки размывали грязь на щеках, оставляя светлые полосы. Грязь текла и с волос, перепачканных перед разговором с мэром, пятнала рубашку – там, где не было набитой смертоносным железом сбруи.
В целом Катрина Галлахер сейчас являла собой весьма занимательное зрелище. Но лицо приобрело нормальный оттенок, дыхание выровнялось, и Пит решил поговорить с ней, раз уж выдалась свободная минутка.
Для него сейчас работы не было. В сущности, Старки уже сделал всё, что от него зависело: вызвал ещё пару коптеров, расчистил дорогу для прибывающих полицейских, огородил место падения тела преступника и к свиньям собачьим разогнал подсуетившихся журналистов.
Как любой человек действия, Пит терпеть не мог пустомель. И искренне полагал, что свобода прессы заканчивается там, где начинается его свобода делать дело. Но вот именно сейчас дела не находилось, а ходить с умным видом, раздавая никому не нужные указания, он не любил. Потому что не умел.
В общем, поболтать с девчонкой было самое то, тем более что и повод имелся. Хороший такой повод, увесистый, по прикидкам Пита – фунта на полтора. Или даже два с половиной. Вот только где он, этот самый повод…
– Эээ… мисс… – начал он, подойдя, но девица, не открывая глаз, скорректировала:
– Катрина.
– Катрина, – не стал спорить Пит, – а почему вы…
– Ты.
– Почему ты не стреляла?
Правый глаз его собеседницы приоткрылся, и Старки чуть не отшатнулся: ещё полчаса назад этот глаз был карим. Теперь – голубым.
– А с чего ты взял, что мне было из чего стрелять?
– С того, что, если не из чего, значит, я не Пит Старки. А я – Пит Старки, стало быть, ствол у тебя есть. Я только никак не соображу, где, и меня это нервирует.
Теперь на Пита смотрели оба глаза. Левый так и остался карим, что успокаивало. Хотя и не слишком.
– Не нервничай, – с усмешкой, кривой, неожиданно очень мужской, посоветовала Катрина.
Её рука скользнула влево, к скрытому сбруей поясу, миг – и она уже держала пистолет, несомненный «хильдегард», только какой-то нестандартный, должно быть за счет слишком широкой рукояти. Кстати, держала Катрина ствол очень правильно, дулом вниз и от Пита. Щелчок, короткий лязг, обойма на ладони:
– Любуйся.
Старки принял обойму, выщелкнул патрон, вгляделся, и тихонько присвистнул.
– Вот именно, – кивнула девушка. – Прикинь: этот тип стоит на отбойнике, за ним – грузовики стеной. Я стреляю, пуля прошивает его насквозь и попадает – совершенно случайно! – в топливный элемент. А дальше…
Но Пит перебил ее:
– А дальше мы взлетаем до самых ангелов и долго объясняем им, что самоубиваться вовсе даже не собирались, просто так получилось. Понимаю. Молодец, сообразила.
Теперь усмешка была типично женской, усталой и немного грустной. Почти материнской:
– Не в соображениях дело. В кораблях и станциях быстро отучаешься хвататься за ствол. Кроме того, я – «клинок», а это… ммм… накладывает. Мы немного по-другому… не думаем даже, это что-то вроде рефлекса, понимаешь? Сначала – холодняк, огнестрел потом.
– «Клинок»? – хмыкнул подошедший Коул.
Его уже перевязали, рану обезболили, но Дерек всё равно пребывал в отвратительном настроении. И даже ведро патоки, вылитое на его уши мэром, поставленном в известность о благополучном завершении контртеррористической операции, не спасало положения.
– По-моему, есть ещё одно слово. Более походящее.
– Ага, – невозмутимо согласилась девушка. – Ты, надо полагать, имеешь в виду слово «убийца». И ты прав. Я умею и это тоже. Получше многих, кстати. А теперь…
Голос её вдруг стал угрожающе низким, а ночной воздух словно сгустился. Разноцветные глаза полыхнули лепреконовым золотом и окровавленной сталью.
– Теперь выключи «честного копа», включи простую «честность», и скажи: где бы мы были сейчас – все мы! – если бы я этого не умела.
Она помолчала, и тихо, утомлённо закончила:
– Чем трепаться попусту, нашёл бы мне лучше что-нибудь пожрать. Что угодно. Шоколадку, печенье… согласна даже на собачьи сухари. И побыстрее, пока я не начала бросаться на людей.
Сидя на остывшей дороге, уплетая пожертвованный кем-то из копов чёрствый пончик и запивая его водой из пятой по счету бутылки, Лана Дитц размышляла об убийстве.
Повод для этого дал ей Сэм Эдельштейн, заявивший, что знает «этого субчика». Ну, то есть, не то, чтобы именно знает, но вроде бы как раз на нём три дня назад помер Мерсер из «Райской птицы». Надо бы сводки проверить, но всё-таки есть ненулевая вероятность…
