Но самая поразительная иллюстрация сложного взаимоотношения между понятиями и теориями цивилизации не была включена в обзор Старобинского. Социологическая традиция, сложившаяся вслед за Просвещением, подхватила вопросы, тесно связанные с размышлениями о цивилизации в XVIII столетии, но столкнулась с трудностями интегрирования идеи цивилизации – в единственном или множественном числе – на уровне основных понятий. Решающие шаги в этом направлении были сделаны лишь на сравнительно поздней стадии развития данной традиции. Этот паттерн является более заметным на более развитом смысловом уровне. В универсуме дискурса XVIII века цивилизация в единственном числе часто выступает синонимом понятия прогресса. Социологическая мысль XIX века сохраняет связь с идеей прогресса (хотя и не некритичную приверженность данной идее), но цивилизационная тематика транслируется в теории социальной эволюции, а явные отсылки к понятию цивилизации остаются маргинальными по отношению к основной линии аргументации. Если обратиться лишь к самым очевидным примерам, Маркс отмечает цивилизационные импликации процессов, которые он рассматривает в других терминах (будь то рост производительных сил в целом или капиталистическое развитие в частности), тогда как Дюркгейм с одобрением цитирует контовское определение социологии как науки о цивилизации, но без какого-либо дальнейшего обсуждения последствий этого для самовосприятия дисциплины
11.
Более последовательные усилия по теоретизированию понятия цивилизации в единственном числе были предприняты Норбертом Элиасом в его известной работе «О процессе цивилизации»
12. Элиас разработал интерпретативную рамку, которая может быть описана как унитарная концепция цивилизации. Его цель заключалась в том, чтобы заменить незавершенные или редукционистские модели классической социологии более адекватной универсальной парадигмой долгосрочных процессов; предложенная им альтернатива, по-видимому, может быть понята как синтез нескольких корректив доминировавшей точки зрения. Акцент на трансформациях социальной власти в ее разнообразных формах выявил основания, которые не были тематизированы в социологической традиции. В то же время процесс цивилизации в понимании Элиаса охватывает изменения паттернов и тенденций развития индивидуализации. Взаимосвязанная динамика социальных конфигураций и личностных структур является более сложной и в большей степени подверженной историческим изменениям, чем это предполагалось преобладавшими стратегиями социологического анализа. В частности, Элиас утверждал, что процессы дифференциации и интеграции происходили различными способами и отличались неравномерностью, что не соответствовало функционалистской модели их инвариантной координации. Но когда он обратился к обоснованию своей модели на уровне общей теории, его аргументация приобрела недвусмысленно функционалистский и эволюционистский характер. Три основные «формы контроля» (внешней природы, социальной среды и внутренней природы) выделены в качестве наиболее универсальных предпосылок организованной общественной жизни. Во всех трех случаях потребность в сохранении и усилении контроля воспроизводится в возрастающих масштабах, и эта динамика задает общее направление социального развития. Тем самым унитарная версия цивилизационной теории возвращается в русло того направления, которое Элиас стремился оспаривать.
Значительно менее распространенное понятие цивилизаций во множественном числе в меньшей степени повлияло на социологическую теорию. На стадии формирования социальных наук оно в большей мере, чем понятие цивилизации в единственном числе, оказалось затемнено и заменено сходными понятиями: различные жизненные формы теоретизировались как культурные паттерны, что принесло более значимые результаты в антропологии, чем в социологии. С другой стороны, плюральность цивилизаций была заново открыта в решающий момент развития социологической традиции, но настолько двусмысленным и незавершенным образом, что новые подходы не могли развиться в качестве явной альтернативы укоренившимся взглядам. Дюркгейм и Мосс заново открыли проблему единства и множественности
13. Их проницательные комментарии, в полной мере оцененные лишь значительно позже, добавляют аргументы к признанию цивилизаций в качестве особых социально-исторических единиц, отличных от тех, которые охватывает понятие общества. Хотя этот первый шаг заслуживает того, чтобы расцениваться в качестве теоретического прорыва, за ним не последовала соизмеримая разработка основных понятий. Более важным является то, что Дюркгейм и Мосс не предприняли попытки рассмотреть цивилизационную проблематику в систематической связи с концепцией коллективных представлений. В то же самое время (но без какого-либо знакомства с развитием этих идей во Франции) сравнительные исследования Макса Вебера привлекли его внимание к важной роли цивилизационных паттернов и динамики. Однако в данном случае накопление нового материала не сопровождалось концептуальным преобразованием. Вебер не ссылался на идею цивилизаций во множественном числе. Он использовал термины, производные от понятия культуры (такие, как культурные сферы или культурные миры), но они применялись не настолько четко, чтобы могла сложиться ясная идея тех образований, которые он предлагал сравнивать. В результате имплицитные цивилизационные основания его анализа могли игнорироваться наиболее влиятельными интерпретаторами его трудов, а серьезные попытки реконструкции предпринимались лишь с 1960‐х годов.
Недавние работы (в особенности труды Шмуэля Эйзенштадта) в большей степени утвердили плюралистическую цивилизационную теорию и упрочили ее претензии на то, чтобы представлять наиболее адекватную рамку для макросоциологического анализа, но многие ключевые вопросы остаются открытыми. Наши последующие рассуждения предлагают некоторые темы для дальнейшего развития. В особенности они подчеркивают, что плюралистическая теория должна уделять больше внимания проблематике цивилизационных процессов, то есть той сфере, которая изучалась Элиасом и его последователями с точки зрения унитарной концепции цивилизации. Плюралистический подход является единственным способом защитить цивилизационную теорию как особую (и предположительно превосходящую своих конкурентов) парадигму, но одна из незавершенных задач заключается в том, чтобы связать анализ долгосрочных тенденций и трансформаций с сохраняющимися, но не являющимися неизменными культурными паттернами. Другими словами, предстоит проделать дальнейшую работу по анализу цивилизационных контекстов, источников и направлений исторической динамики. Если разнообразие исторических предпосылок разделило цивилизации, остается выяснить, в какой степени это отразилось на путях их развития, особенно на расходящихся формах или чертах тех процессов, которые на первый взгляд проще категоризировать в универсалистских терминах. Веберианская проблематика процессов рационализации выступает основным примером вопросов, требующих рассмотрения. До сих пор она в большей степени поддавалась универсалистским прочтениям (например, в работах Юргена Хабермаса и Вольфганга Шлюхтера), чем культуралистским, но более тесная связь с цивилизационным подходом (в общих чертах намеченным Бенджамином Нельсоном) могла бы усилить культуралистскую точку зрения.
