Он не договорил, видя, как друг сотрясается от беззвучного хохота.
– Стыдно тебе, – укорил его Шурка.
Но Воронцов не унимался. Он представлял себе лицо императора, запертого среди шкафов и манекенов с его платьем. Что это? Измена? Покушение? Заговор? А это дурак-адъютант пошел на Невский за мороженым. Ему рисовался также и жалкий вид Шурки, явившегося в тот момент, когда дверь уже сломали.
Глядя на друга, Бенкендорф тоже начал помаленьку посмеиваться и вскоре уже ревел во все горло, надсаживая связки. Они сидели среди горы трупов, грязные, оборванные, избитые, и надрывались от смеха, глядя в ясное весеннее небо.
– Сам понимаешь, что после случившегося я почел за благо…
– Да! Сбежать от нашего кротчайшего государя на край света!
К счастью для отряда покойного Гулякова, князь Цицианов с основными силами нагнал их на следующий день. Риск быть окруженными и уничтоженными рассеялся. Вскоре после дела в Закатальском ущелье командующий отправил Воронцова с миссией к Имеретинскому царю Соломону, а Бенкендорф вместе с основной армией двинулся на помощь Эреванскому хану, которого обижали персы. Потом они часто встречались и много писали друг другу.
Михаил воевал в Персии, шведской Померании, Пруссии. Украсил грудь орденами Святого Владимира и Святого Георгия, а плечи – полковничьими эполетами. Командовал 1-м батальоном Преображенского полка и с ним пережил катастрофу при Фридланде в 1807 году. После проигранной битвы не по своей воле задержался в Тильзите. Там судьба вновь свела его с Бенкендорфом.
Воронцов не умел быть побежденным. Внешне сохраняя джентльменское спокойствие, в душе он метал громы и молнии. Гнев и стыд сводили его с ума. Встречу императоров на плоту, наблюдать за которой с берега собралось несколько тысяч человек, он ощущал как личное оскорбление. Особенно противны были «братские» объятия Александра и Бонапарта и то, что после объявления о союзе французам было приказано кричать «ура!», а нашим: «Vive l'empereur Napoléon!»
Сказавшись больным, Воронцов весь день провалялся в палатке. Свет ему был немил. Он ждал, пока войскам подобру-поздорову разрешат убраться из Тильзита. Не тут-то было. Император пожелал, чтобы его унижение разделили приближенные. Город был разбит на две части – русскую и французскую. Охрану несли по гвардейскому батальону с каждой стороны. Александр лично указал на 1-й Преображенский. Графу пришлось присутствовать на всех официальных выходах, парадах, торжествах и приемах. Впервые он почувствовал, как тягостны могут быть чины и нестерпима близость к августейшим особам.
Многие из офицеров тайком пробирались в город, переодевшись в партикулярное платье, чтобы только увидеть Наполеона. Их ловили, арестовывали, приводили на гауптвахту. Вечером Воронцов получал список доморощенных «бонапартистов», подписывал ордера о выпуске их из Тильзита и рапорты по начальству. И вот в один из июньских дней, когда прусская жара напоминала италийскую, а соломенные шляпки барышень на улицах заметно побелели от солнца, граф зашел на гауптвахту. Бросил скучающий взгляд по сторонам и глазам своим не поверил. В углу на лавке полулежал долговязый господин в ношеном, явно с чужого плеча, рединготе a la chevalière и узких штанах, заправленных в пехотные сапоги.
– Здрасте, – сказал ему Михаил, чуть приподнимая шляпу. – Quelle belle surprise!
[10] – Он обернулся к караульному и тоном, не допускающим вопросов, бросил: – Этот рыжий пойдет со мной.
На улице Воронцов едва справился с желанием влепить Шурке крепкую затрещину.
– Куда тебя понесло? Наполеона смотреть? Нашел медведя в цирке! Ты вообще понимаешь, чем это могло для тебя кончиться? Поснимают эполеты, будешь знать!
– Я только хотел одним глазком взглянуть… – ныл Христофорыч. – С улицы, из толпы. Ну, Миш, ну любопытно же! Ну, все видели! Вы тут пару-тройку дураков поймаете – и рады, а в лагерь каждый день человек по двадцать из Тильзита приходит. Рассказывают, какой он, Бонапарт, из себя…
– Да никакой! – зло буркнул Воронцов. – Маленький, тебе до груди не достанет. Упитанный, как каплун. Все время ходит в шляпе, чтобы казаться выше. А может, у него лысина, не знаю. На своих смотрит, как на грязь. Они перед ним стелятся. Он даже улыбкой их не ободрит. Нашего государя зовет «братом», храни бог от таких родственников. Мягко стелет. Боюсь: спать ляжем – костей не соберем.
Христофорыч расстроился.
– Тебе все завидуют, – сообщил он. – Ты каждый день можешь видеть, что тут происходит. Великий момент!
– Хочешь, поменяемся? – буднично оборвал граф.
– Шутишь. Не позволят. – Тон Бенкендорфа стал разочарованным. Вдруг ему что-то пришло в голову: – Миш, а Миш, ведь ты бываешь в губернаторском дворце. Ну, проведи меня, я встану где-нибудь за дверкой и посмотрю на него, злодея, в щелочку. Получится, я ближе всех его видел и всем утру нос.
Воронцов расхохотался. В первую минуту он не поверил серьезности просьбы. Мыслимое ли дело? Да и не любил Михаил служебных нарушений. Но Христофорыч пристал как банный лист. Клялся и божился не отсвечивать. Тихо слиться с мебелью. Обратиться в треножник или канделябр. Начал мольбами, а кончил угрозой порвать дружеские связи, чем, без сомнения, будут разбиты сердца обоих.
– Ты меня утомил, – наконец сдался Воронцов. – Хорошо. Только смотри…
Шурка взвизгнул и полез целоваться. Солидный вроде человек. Двадцать пять лет, полковник, грудь в крестах, а голова… в чертополохе.
Этим же вечером они вошли в губернаторский дворец, спокойно миновали караулы и углубились прочь от парадных покоев. За несколько дней солдаты Михаила успели хорошо обсесть черные ходы, винтовые лестницы, задние двери и жилые комнаты, из которых один шаг – и вы в главной анфиладе залов, среди мрамора, позолоты и непрошеных гостей в русской и французской форме. Воронцов проводил друга в читальню. Это была круглая комната, смежная с библиотекой. В ее стенах за дубовыми панелями имелись полки с рукописями, редкими изданиями и прочими раритетами. Высокие белые двери справа вели в колоннаду, по которой августейшие «братья» шествовали в столовую. Точно такие же слева – никуда не вели. За ними имелся чуланчик для хранения ведер, метел и тряпок. В нем неприятно пахло влажной мешковиной, было душно, а потолок покрывали целые коконы паутины. Туда-то Михаил и впихнул Христофорыча.
– Сиди смирно, возможно, Бонапарт сюда заглянет. Ему нравятся уродцы в колбах вон в том шкафу. Говорят, одна из лучших коллекций в Европе. Он даже собирается забрать ее с собой.
Шурка был согласен на все, даже на унизительное пребывание в обществе метел и пауков, лишь бы разглядеть кумира миллионов. Между тем Воронцов покинул его, отправившись по делам. Он обошел посты и спустился вниз к дверям, где ровно в восемь присоединился к свите государя. Мгновение спустя в конце гулкого сводчатого вестибюля появилась толпа французов. Наполеон шел навстречу Александру. На нем был мундир старой гвардии и лента Почетного легиона через плечо. Любезно беседуя, императоры стали подниматься по лестнице.
