– Что с тобой? – обеспокоилась Лиза.
– Пустое. Сейчас пройдет. – Шурка принялся с силой растирать ногу. – Вступило в рану.
Воронцов в душе покатывался, никакой раны в ноге у Бенкендорфа не было. Злодей изобразил на лице крайнее раскаяние и вдруг подтолкнул друга вперед:
– Миша тебя прокатит.
– Ты… ты… – зашипел граф, но было уже поздно. Христофорыч отобрал у него зонтики и болонок.
– Лезь, – цыкнул он на Воронцова. – Видишь, девица ждет.
– Я с тобой потом поговорю, – графу пришлось оседлать верблюда, хотя чувствовал он себя полным идиотом.
Как видно, Лиза не была настолько наивна, чтобы не понять шуркиной дешевой игры. Но с другой стороны, она и не была настолько наглой, чтобы открыто изобличить Бенкендорфа. Краснея и не зная, как себя вести, девушка сидела, сжавшись в комочек. А погонщик тем временем поднял верблюда и пустил его по большому кругу. Ощущение не было приятным. Их покачивало, как в лодке, из стороны в сторону. Высота не позволяла просто спрыгнуть. Только упасть и только – вдребезги.
– Вон мои кузины, – сказала Лиза, чтобы что-нибудь сказать. Она спиной чувствовала, что спутник сердится, а поскольку все всегда сердились на нее, то девушка привыкла считать себя виноватой. Между тем граф посылал гневные тирады совсем не в ее адрес. «Ну, Шурка! Ну, предатель! Навернусь, стыда не оберешься!» Однако, несмотря на раздражение, Воронцов посчитал, что будет невежливо не проследить за указующим перстом спутницы.
– Ваши родственницы едут на белом? – любезно осведомился он. Надо же чем-то заполнять паузы.
Найдя глазами верблюда-альбиноса, Михаил поразился его неровному шагу, а в следующую секунду понял, что зверя понесло. С каждой минутой он все убыстрял бег, вскидывая ноги и мотая головой. Возможно, его укусила оса, может, он увидел незнакомого самца-верблюда и пришел в ярость. С жеребцами такое бывает. Думать нужно было не о причине, а о последствиях. Барышни визжали во весь голос. Их мотало, как при шторме. Погонщик гнался за скотиной, но та не слушала его окриков. Лучшим выходом было пристрелить взбесившуюся тварь. Но, падая, она могла покалечить всадниц.
В это время из толпы гуляющих выбежал рослый плотный человек в зеленом пехотном мундире. Он кинулся наперерез верблюду, повис на его мотающихся поводьях с помпонами и, как Геракл, удерживающий коней Диомеда, уперся ногами в землю. Для такого подвига нужна была недюжинная сила. И недюжинная же храбрость. Животное рванулось, яростно закрутило головой и заплясало на месте. Тут подоспевшие мамелюки облепили его гроздьями, накинули веревки и, когда барышни, как груши, посыпались вниз, опрокинули и стреножили.
Михаил почел за благо приказать погонщику остановить их вполне смиренную скотинку.
– Вы хотели бы слезть? – спросил он спутницу.
– О да! – выдохнула Лиза.
Воронцов спрыгнул и, не дожидаясь, пока верблюд опустится на колени, протянул девушке руки. Она была так перепугана участью сестер, что соскользнула вниз, не думая об изящности движений. Лишь бы поскорее оказаться на своих двоих! Граф поймал ее, но, поскольку и его после «качки» пошатывало, сделал это недостаточно ловко. Из-за высоты он не мог просто позволить ей опереться на руку и соскочить самостоятельно. Его ладони скользнули по бедрам – шелк платья не дал им остановиться – не задержались на талии, и вместо того, чтобы подхватить спутницу под подмышки, граф принял ее под грудь. Что, конечно, было крайним нарушением приличий. Слава богу, все смотрели не на них.
Лиза залилась румянцем и, пробормотав: «Благодарю», – опрометью бросилась к кузинам. Те, что скакали на караковом, тоже уже спустились. Они толкались возле двух «потерпевших» сестер и, ахая, оправляли на них юбки. Лишь у одной хватило ума повернуться к спасителю и высказать ему самую теплую признательность за совершенное геройство.
Подошедший Михаил узнал своего тезку – начальника штаба 7-го пехотного полка генерал-майора Орлова. Это был тридцатилетний бравый воин с добродушным круглым лицом. Он казался бы красив, если б, подобно Бенкендорфу, не обзавелся раньше времени обширной лысиной. Завитые пряди по ее бокам стояли, как крылышки амура. Во всей его большой фигуре, в мягкой манере держаться и в той застенчивости, с которой он принимал нежный лепет девичьих похвал, сквозило что-то рыцарское.
Заметив командующего корпусом, он сначала отдал ему честь по всей форме, а когда Воронцов, бывший с ним в одних чинах, жестом остановил щелканье каблуков, протянул руку.
– Полагаю, Мишель, тебе сегодня положен крест, – сказал граф, пожимая широкую ладонь Орлова. – Всяко в жизни видел, но такого…
К ним подошел Бенкендорф и тоже поздоровался.
– Надобно всех немедля перезнакомить, – заявил он. – Лиза нам поможет с представлением.
Мадемуазель Браницкая, уже оправившаяся от смущения после куртуазного спуска с верблюда, приблизилась к кавалерам и сделала глубокий реверанс. Сначала Бенкендорф представил ее Орлову, и она очень твердым, спокойным тоном поблагодарила его за спасение кузины. Воронцов удивился изменению ее голоса, в нем послышались какие-то новые, повелительные нотки. Потом Лиза подвела господ генералов к девицам Раевским и по очереди представила каждого каждой. Процедура с приседаниями и целованием рук заняла немало времени. Зато Мишель Орлов открыл, что нимфу, не забывшую сказать спасибо, зовут Екатериной. Лица остальных слились для него в сплошное пятно.
– Я сегодня же расскажу матушке о том, чем мы вам обязаны, – со светской улыбкой сказала Лиза, обращаясь к пехотинцу. – С пятницы она начинает принимать гостей. Прошу покорно не обойти наш дом и быть на обеде в два. Вас, господа, – Браницкая повернулась к Воронцову с Бенкендорфом, – также просим непременно сделать нам честь визитом. – И потом уже проще добавила: – А тебе, Саша, стыдно будет не зайти к маменьке в любое время. Между нами какие церемонии?
– Лиза, Лиза, Лиза! – перебил ее Шурка. – Обед – это замечательно. Но что, балов-то тут нет совсем?
– Забыла, – извиняющимся тоном произнесла Браницкая. – В среду, с шести, бал дает графиня Головина в особняке на улице Вожирар. Там все и встретимся. Ты представишь господ генералов матушке. А сейчас нам пора.
Кузины тем временем разобрали свои зонты, мосек и, составив вокруг Лизы нечто вроде благородного пансиона на прогулке, двинулись прочь.
Когда Орлов откланялся, Михаил повернулся к другу:
– Ты заметил, как она переменилась? Нечто странное. Такая вдруг решительная манера.
Христофорыч пожал плечами.
– Ничего удивительного. Ей приходится сидеть между двумя стульями. Когда Лиза одна – она барышня. Когда пасет невинных овечек, которым, кстати, не кузина, а тетка – старшая родственница, tante. И положение обязывает. Ведь они гуляют под ее присмотром. Оцени!
– Я думаю, это неправильно. Она и сама слишком молода.
– Не так чтобы слишком. Ей двадцать шесть. И, знаешь, участь ее незавидна.
