– Почему?
– Представь, она младшая дочь, почти старая дева, живет при властной и уже беспомощной матери. Вынуждена исполнять ее капризы и ухаживать, как за ребенком. Любой взбесится. А я ни разу не видел, чтобы Лиза роптала, жаловалась, повышала голос. У нее реки кротости, моря кротости, океаны кротости! – с энтузиазмом воскликнул Бенкендор.
– Если она такая распрекрасная, то почему ты женился не на ней? – подтрунил Михаил.
– Я же немец! – возмутился Шурка. – А ее матушке нужен русский зять. Непременно! Они со стариком Ксавье разодрались в клочья. Тот увез старших детей, всех женил в Польше. Графиня отбила дочь, как последний бастион. И требует русского брака. Говорит, что ляхи и так испортили им породу. Начала вывозить девчонку лет с пятнадцати. Да все без толку.
– Что так?
– Слишком богатая невеста. Не всякий осмелится сватать. Не всякому и отдадут. К тому же был там какой-то роман. Я толком не знаю. Слышал краем уха от маменьки. Жених, кто-то из родни, морочил девке голову несколько лет, а потом отказался – посчитал зазорным венчаться с деньгами. А ей-то что? Одни слезы.
Михаил молчал, переваривая совершенно излишние для него сведения.
– Да! Кстати! – спохватился Бенкендорф. – Ты писал, что собираешься продавать белорусское имение, но боишься не найти покупателей.
– Да, деньги громадные. Полтора миллиона. И нужны быстро. Еще до выхода корпуса из Франции.
– Я к чему вспомнил? – Шурка почесал нос. – Старая графиня богата, как вдова Креза, и обожает возиться с имениями. Делать-то ей все равно нечего. Можно попробовать сторговаться с ней. На балу я тебя представлю. Переговорю предварительно. Если она посмотрит благосклонно, начнешь дело.
Воронцов призадумался. Друг предлагал хороший ход. Отчего бы и не съездить в среду к Головиной? Полтора миллиона на дороге не валяются.
Глава 5. Не желай добра ближнего твоего
Санкт-Петребург. Февраль
Арсений Закревский всегда брился очень тщательно. Сначала правую щеку, как раз до середины подбородка, где красовался малоприметный шрам. Потом левую. Занятия этого генерал не любил, поскольку злодей Тишка всякий раз ухитрялся либо остудить воду до состояния, близкого ко льду, либо подавал ковшик кипящим, как Везувий. Мерзавец получал в ухо, мямлил что-то невразумительное, целовал барину ручку за науку, а на следующий день повторял все сызнова. Наблюдая за денщиком, Арсений стал убежденным противником отмены крепостного права. Ибо куда ж их таких девать?
Он мог понять Воронцова, который, имея 30 тысяч душ, мечтал от них избавиться. Ведь сам Закревский не знал, как сладить с одним дураком. Но тысячи тишек, вдруг выпущенных на волю и не способных обнаружить середину между варом и вечной мерзлотой, представлялись ему страшным зрелищем. Арсений видел их вблизи, 27 августа, на следующий день после Бородино, в Москве. Гудящая не хуже пожара толпа, обезумевшая от страха и искавшая виновника своих несчастий. До последней минуты от всех все скрывали, говорили, что город не сдадут, что бояться нечего: вся армия здесь.
Да, она была здесь. Вчера. А сегодня жители остались одни: барыни, проститутки, раненые, кучера, монахи. И они нашли козла отпущения в лице бедняги Барклая, при котором имел несчастье состоять Закревский. На Трубной площади их окружили и оттеснили от возка. Руки, лица, рты – красные от надсадного крика. Пот и слюни – все, что запомнилось Арсению. Его начальник впал в ступор. Он стоял, опустив руки, и не двигался с места. Весь вчерашний день бывший командующий искал смерти. Но ни одна пуля не задела мундира, ни одно ядро не разорвалось рядом. «Даже снаряды меня гнушаются», – бросил он вечером Арсению.
Сегодня город показал, чего хочет для Иуды – главного виновника отступления. Сотни сжатых кулаков, тысячи растопыренных пальцев – хватай, рви, мучай – и нет такой кары, которая оплатила бы общее горе. Арсений понял, что защищаться начальник не будет. Тот принял свою участь, и даже если не признавал ее справедливой, за благо почитал больше не жить. Тогда молодой полковник вытянул саблю. А в левой руке сжал пистолет. Он плечом подталкивал Барклая к возку и медленно отступал, держа оружие наготове. Закревский знал, что стоит ему дать залп – даже в воздух – и их разорвут. Тем более отмахнуть саблей – увидят кровь, кинутся все сразу.
Но толпа действует, управляемая какими-то ей одной ведомыми флюидами. Она вдруг пугается, замирает или с ревом бросается вперед… Тех нескольких секунд, что выиграл Арсений, показав оружие, хватило. Передние отшатнулись, чтобы под напором задних вновь ринуться на «врагов» и волной сомкнуться над их головами. Но в это время слева вклинились конные. Это были ошметки Кавалергардского полка во главе с адъютантом Милорадовича, Павлом Киселевым. Они и не думали никого спасать – отступали себе в общей сумятице, подавили наседавших на Барклая смутьянов, те прянули в стороны. Закревский успел запихать начальника в возок, сам вскочить на козлы – правивший до этого солдат сбежал – и дать лошадям вожжами по спинам. Всю дорогу он молился и матерился попеременно.
От того давнего случая у Арсения и осталась белая ниточка шрама на подбородке. Уже у кареты кавалергардская лошадь притерла его боком к дверце, и он рассадил лицо о медную окантовку рамы. Закревскому было приятно, что его новая знакомая, графиня Толстая, знала о героическом поступке времен Московского пожара. Но все по порядку. Месяц назад генерал настоял, чтобы Аграфена покинула столицу и пожила немного в пензенских имениях. Мало ли кому еще придет в голову кидаться в нее ножами? Интуиция подсказывала Арсению, что Груша влипла в скверную историю.
Каково же было его удивление, когда в прошлый четверг барышня вновь свалилась ему на голову! Причем сделала это в одной ей свойственной манере. Ближе к полудню в кабинет Закревского долетел из приемной громкий визг. Неведомая посетительница верещала так, словно на нее напали янычары. Твердо усвоив, что дамам в Главном штабе не место, Арсений распахнул дверь. В его планы входила гневная тирада по адресу незнакомки и поголовный выговор письмоводителям. Но готовые сорваться слова застыли, так и не вылетев.
На стуле возле конторки столоначальника стояла Аграфена, прижимая к груди розовую сумочку и подобрав края муслиновой юбки. При этом ее стройные ноги в белоснежных чулках обнажились чуть не до колен. Внизу по полу метались две толстые крысы, со всех сторон загоняемые секретарями, точно доезжачими на ловле. Дураки били по доскам папками и орали.
– Аграфена Федоровна, что за комедию вы опять устроили? – справившись с первым изумлением, обратился к гостье Закревский. – Слезайте немедленно.
Толстая заверещала еще громче.
– Вы разве не видите? – Ее рука царственным жестом указала на пол. – Развели крыс! Что за порядки, право?
Она еще будет ему указывать! Арсений решительно подошел к стулу и без особых церемоний сгреб Грушу в охапку.
– Не желаете ходить своими ногами, поедете у меня на плече.
