Мадемуазель Браницкая колебалась. Воронцов не знал, стоит ли посещать столь одиозную особу в обществе молодых девиц. В этот момент к ним наконец присоединился Мишель Орлов, на которого храбрость в разговорах с барышнями нападала только за компанию.
– Поедем, – страшным шепотом потребовала от tante Катя Раевская. – Я тебя очень прошу.
Лиза сдалась. Но при этом такими глазами посмотрела на Шурку, что тот опешил:
– А что я такого предложил? Я же вас не в зверинец зову!
– На твоей совести, – отрезала мадемуазель Браницкая и, подхватив кузин под руки, направилась с ними к выходу.
Генералы поспешили следом. Спустились на первый этаж, миновали Малую галерею и апартаменты Анны Австрийской, где размещались коллекции антиков. Вышли на улицу. Браницкую ожидала собственная открытая карета, друзья взяли приличный экипаж. Проехав вдоль улицы Риволи, мимо корпусов, соединявших Лувр с Тюильрийским дворцом, они миновали недостроенную Триумфальную арку и свернули на площадь Каррузель. Здесь в прежние времена устраивались конные состязания – так называемые карусели. Теперь же обреталась новоявленная Сивилла – баронесса Юлия Крюденер.
В прошлом российская подданная, а ныне хозяйка модного мистического салона, она вещала о конце света, Армагеддоне, гибели тронов и восстании рабов по всему свету. Михаил был у нее. Один раз. И ему не понравилось. Впрочем, тогда он лишь сопровождал генерал-адъютанта Павла Киселева, которому пророчица передавала письмо для императора. Тому тоже было не по себе, хотя новоявленная Пифия не сидела на треножнике и не впадала в транс. Все же оба почувствовали себя лучше, когда вновь оказались на улице.
Между тем кареты уже подъехали к дому, возле которого теснилось немало изящных ландо, повозок и экипажей. Баронесса Крюденер пользовалась популярностью. Судя по разговорам кучеров, в основном у русской публики. Генералы помогли дамам спуститься на землю и вслед за другими посетителями вступили в просторный мраморный вестибюль. «А она неплохо устроилась», – подумал Михаил. В его прошлый визит здесь было еще довольно голо. Теперь оттертые от республиканской краски стены засияли дубовыми панелями. На лестнице лежал ковер, перехваченный блестящими медными спицами. Пейзажи в золоченых рамах и светильники с хрустальными ножками создавали ощущение богатой светской гостиной. Окружающая роскошь почему-то раздражала графа. От Киселева он знал, что государь посылает «сестре Юлии» деньги. «Лучше б на инвалидный дом подал!» Воронцов усилием воли сдержал досаду. Но осадок остался.
На втором этаже вместо церемонного дворецкого гостей встречали две девушки в длинных серых – монашеских? – хламидах с капюшонами, накинутыми на головы. Послушницы были босы. Их «власяницы», подпоясанные толстыми кручеными веревками, символизировали смирение, тогда как длинные разрезы на бедрах открывали любопытному глазу куда больше, чем следовало. Нимфы приветливо указывали посетителям путь в глубь анфилады комнат – полутемных, с зашторенными окнами. Там горели свечи, выхватывая из мрака лишь узкую дорожку к круглому купольному залу, где, судя по доносившимся голосам, находилась сама хозяйка. За стенами играла музыка. Тихо и торжественно кто-то невидимый исполнял Баха, настраивая пришедших на мысли о вечном.
Притихшие и оробевшие барышни Раевские держали Лизу за руки. Только шустрая Катенька в полумгле завладела-таки ладонью Мишеля Орлова, и тот, лелея хрупкое счастье, совершенно сомлел. Вскоре все вместе вступили в купольный зал – некое подобие пантеона – и узрели наконец хозяйку. Это была упитанная дамочка сильно за пятьдесят, облаченная в черное одеяние наподобие католической монахини, с тяжеленным наперсным крестом. Ее голову покрывал чепец с белым подбоем и свободным хвостом, спадавшим на спину. Ничего примечательного в лице «сестры Юлии» не было. Она благосклонно кивнула Михаилу, как старому знакомому, хотя видела его лишь однажды и то мельком. Это неприятно поразило Воронцова. Он предпочел бы остаться незамеченным. Но у Сивиллы была, вероятно, отличная память на лица. Зато Лиза ей сразу не понравилась. Крюденер сдвинула тонко выщипанные брови и насупилась, издав горлом какой-то булькающий звук. Но не произнесла ни слова.
В центре зала стоял огромный круглый стол, накрытый черной скатертью. На нем на подставке в виде золотой усеченной пирамиды лежал хрустальный шар. Знаком гостям предложили рассаживаться, чередуясь мужчина с дамой. Лиза оказалась между Воронцовым и Бенкендорфом, а Катя между Шуркой и Орловым. Послушницы внесли три семисвечника и установили их в глубоких нишах стен, так что света почти не прибавилось. Трепетное пламя озаряло не столько комнату, сколько мраморные полукруглые нефы. В торжественном и мрачном молчании посетители заняли свои места.
По мановению руки баронессы ее помощницы запели латинский гимн. Некоторые из гостей, вероятно, католики, подтянули. У самой «сестры Юлии» оказался сильный, но низкий баритон ближе к басу. Неугомонный Шурка наклонился к другу и шепнул:
– С таким голосиной хорошо изображать в цирке бородатую женщину.
На что Михаил одними губами ответил:
– Куда ты нас привел? Черт тебя дери, ей-богу…
– А чего? Потешно.
Лиза шикнула на них, и они замолчали. Под неодобрительными взглядами остальных собравшихся молодые люди уселись за стол, и баронесса приказала всем взяться за руки. Сама она как бы замыкала на себе цепь. Ее белые персты покоились на ладонях соседей, чрезвычайно гордых такой честью. Голова Сивиллы была опущена долу, веки полуприкрыты.
– «Третий Ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь, – провозгласила она. – И услышал я Ангела вод, который говорил: праведен Ты, Господи, который еси и был, и свят, потому что так судил. За то, что они пролили кровь святых и пророков, Ты дал им пить кровь: они достойны того…»
Михаил понял, что Крюденер цитирует «Апокалипсис». Ничего особенного в этом не было, но низкий, проникновенный голос баронессы захватывал помимо воли, заставляя человека живо воображать услышанное.
– «И освобождены были четыре Ангела, приготовленные на час и день, и месяц, и год, для того, чтобы умертвить третью часть людей. Число конного войска было две тьмы тем; и я слышал число его. Так видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней – как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера, а хвосты их были подобны змеям и имели головы. И от этих трех язв умерла третья часть людей. Прочие же люди не раскаялись в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем».
Граф почувствовал, что его ладони становятся влажными, а по спине пробегают мурашки. Хотя он читал «Откровение», но никогда не испытывал такого давящего чувства тоски, которое разливалось от глухого, вибрирующего голоса пророчицы. По здравому рассуждению, Михаил мог бы даже сказать, что вещунья переставляет куски, выбирая пострашнее, но думать об этом не хотелось. Хотелось слушать…
– «И стал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять диадим, а на головах его имена богохульные. И дивилась вся земля, следя за зверем. И даны были ему уста говорить гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца. И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем. И поклонятся ему все живущие на земле. Убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя. Всем – малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам положено будет начертание на правую руку или на чело их. И никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его…»
