Михаил Семенович почувствовал, что Лизины пальцы в его руке дрожат. Он хотел ободрить ее, но вместо испуга увидел на лице соседки гнев.
– «И третий Ангел последовал за ними, говоря громким голосом, – продолжала Крюденер, – кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое и на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере перед святыми ангелами и перед Агнцем…»
Голос чтицы смолк. Воцарилась полная тишина. Было слышно лишь, как потрескивают фитили свечей в нишах. Казалось, что пестрые блики от огня, прыгающие в хрустальном шаре, на самом деле исходят изнутри, преломляются и отбрасывают на стол, потолок и стены причудливый узор. Крюденер совсем уронила голову на грудь, потом вдруг рывком подняла ее, изменилась в лице и заговорила чужим, отстраненным голосом – хриплым и довольно грубым.
– Что же делать, услышав такое пророчество? Люди будут отданы зверю на растерзание, и никто не убежит от когтей его. Святые будут побеждены, и все языки, все народы, поклонятся и примут печать. Отказавшиеся умрут голодной смертью. Тот же, кто примет печать, наследует муку перед лицом Божиим. Что делать людям, которых гибель подстерегает с обеих сторон? Один путь – просить Бога о раскаянии сатаны и отвращении его от зла. Помолимся же, братья и сестры, за просветление падшего ангела! Вознесем голоса свои от горячности сердец своих! Господи, услышь нас! Адонаи элохим, адонаи эхат!
В этот миг Михаил, впавший в совершенное оцепенение, почувствовал, что его дергают за руку. Он удивленно поднял глаза и увидел вставшую Лизу. Трудно было поверить, что у барышни достанет сил стряхнуть их с Шуркой со стульев, да еще прицепом потащить Катю, Мишеля, барышень и чередовавшихся с ними гостей.
– Как? Как вы посмели разорвать круг?! – закричала баронесса.
Но мадемуазель Браницкая уже выволокла честную компанию за дверь.
– Лиза, Лиза, что с тобой? Уймись! – Шурка попытался ее остановить.
Воронцов увидел, что девушку трясет, и отстранил друга.
– Оставь ее. Лиза, вам плохо?
– Нет, нет, идемте скорее, – повторяла она, быстрым шагом устремляясь вон из анфилады полутемных залов.
На свету граф увидел, что Лиза не просто бледная, а какая-то зеленая. У нее подкосились ноги, но прежде чем Бенкендорф успел подхватить девушку, Михаил сам вскинул спутницу на руки.
– Действительно, пойдемте-ка отсюда.
На лестнице они обнаружили, что потеряли Орлова. Вероятно, он отцепился и застрял в зале. Поскольку барышнями Раевскими больше некто не командовал, Катя решительно развернулась и, не слушая протестов, ринулась назад.
– Ну, все, – горестно протянул Шурка. – Как мы ее теперь выудим?
Вопреки ожиданиями, через несколько минут мадемуазель вернулась, волоча за собой спутника, который щурился на солнце и непонимающе мотал головой. Вероятно, ему было все равно, куда бы ни идти, лишь бы держать Катюшу за руку.
На улице Лизе стало лучше. Граф отнес ее в карету и остался рядом. Девушка чувствовала себя неловко.
– Я виновата, – прошептала она. – Простите…
– Не надо ничего говорить. – Михаил остановил ее жестом. – Все правильно. Странно, что у вас одной хватило ума прекратить балаган. – При этом он так посмотрел на Шурку, что бедный Христофоров сын заерзал и задергал обивку кресла.
– Лиза, миленькая, с тобой все хорошо? – наперебой чирикали кузины. – Страх какой! Мерзкая тетка!
– Я все испортила, – вздохнула Браницкая. – Не знаю, что на меня нашло.
Михаил почувствовал, что должен прервать ее извинения.
– Не беда, – сказал он. – Сегодня просто неудачный день. Но я обещаю испросить для вас письменные разрешения, и на следующей неделе отвезу в Версаль. Король закрыл его для публики, но избранным посетителям можно…
Последние его слова потонули в гуле восторгов. Барышни кричали «ура», Бенкендрф воспрянул духом, поскольку на него больше не сердились. А Катенька уже держала Мишеля за обе руки.
Проводив спутниц до особняка в Сент-Оноре, генералы отказались от предложенного посещения. Лиза была все еще бледна, но нашла в себе силы сказать несколько добрых слов и благодарно сжать пальцы Воронцова, когда он поцеловал ей руку.
На улице Михаил обрушился на Шурку.
– Ну, все! Терпеть твои выходки больше не буду! То верблюды, то Крюденер! Куда ты нас в следующий раз затащишь?
– Чего верблюды-то? – отнекивался Христофорыч. – Чем верблюды плохи?
Чем плоха Крюденер, он уже не спрашивал.
– А по мне, что верблюды, что эта кликуша, что Версаль – блаженно вздохнул Орлов, – все к лучшему. Думаю, я женюсь.
Чем больше Михаил Семенович размышлял над событиями пятницы, тем сильнее приходил в смятение. Ужас содеянного обрисовывался перед ним с каждым часом все яснее. Четыре юных барышни были отпущены под присмотром добродетельной, но все же незамужней тетки в картинную галерею. Там их встретили и увезли с собой три вертопраха в генеральских мундирах. Имели наглость зазвать в салон, пользующийся сомнительной репутацией, где одной из девиц стало дурно, и лишь это спасло несчастных дурочек от дальнейших приключений. Так история выглядела со стороны. Скандал чистой воды! А если принять во внимание имена и должности участников…
Случись подобное с кем-нибудь из его подчиненных, командующий, не колеблясь, посадил бы мерзавца под арест, а сам отправился бы к родным скомпрометированной барышни приносить формальные извинения. И было ясно, что простым понижением звания дело бы не окончилось. У любой девицы есть отец, дядя, брат или кузен, ну, словом, тот, кому положено защищать доброе имя семьи. При нынешних же обстоятельствах оставалось только гадать, какой оборот примут события. Воронцов воображал гнев старой графини, запертых по комнатам девок, слезы Лизы, спешные сборы в обратный путь.
Все Шурка! Змей! Враг рода человеческого! В отличие от друга, он спал сном младенца, а когда утром граф едва не пинком поднял его с кровати, вопрошая, что им теперь делать, Бенкендорф остался невозмутим.
– А чего делать-то? – широко зевая, спросил он. – Ничего дурного мы не совершили. Барышни целы. Сидят дома, ждут поездки в Версаль.
– Ты в своем уме? – взвыл Воронцов. – Да сегодня весь город…
– Какой город? Что ты блажишь? – Христофорыч с хрустом потянулся, потом встал, решительно взял друга за плечи и развернул к стулу, на спинке которого висел его мундир. – Ты прапорщик? Капитан? Полковник? Ты командующий корпуса, а я начальник Штаба Гвардии, мы оба генерал-адъютанты. В нашем присутствии даже разговоры о чем-нибудь неблагопристойном неуместны.
– Ты полагаешь, формой можно прикрывать низкие поступки? – вспылил Михаил.
– Но ведь ничего не случилось.
– Случилось, – насупился Воронцов. – Нас больше на порог к Браницким не пустят! Александра Васильевна…
