– Марине арестован, – уже спокойнее протянул герцог. – Я не знаю, как и за что его будут судить наши. Конечно, он все отрицает касательно того парня, вестового…
– Артур, – твердо сказал граф, – нашей стороне необходимо участвовать в следствии. Хотя бы полуофициально. Иначе я потеряю лицо.
– Я ума не приложу, как это устроить. – Гость уже сидел за столом, а хозяин разливал по небольшим стопкам зеленого стекла ирландский виски с привкусом торфа.
– Разрешите нам провести один допрос, – предложил Воронцов.
Веллингтон помял пальцами подбородок.
– А что вы хотите узнать?
Граф поколебался, но решил вести разговор прямо:
– Думаю, у Марине был сообщник здесь, в Авене. На таможне. Возможно, он, а не Марине убил Ярославцева. Конечно, не без заказа со стороны вашего клиента. Но, кажется, мы разойдемся, не деля висельников.
Последняя новость ободрила Веллингтона.
– Проводите. Но без фиксации и протоколов.
Он не сказал: «Как хорошо, что я приехал!» Вместо этого собеседники пожали друг другу руки, и герцог собрался обратно. Его исчезновение из Парижа почти на сутки было нарушением подписанных договоров. Тем более что ни одна душа не знала, куда делся командующий объединенными силами союзников.
По воскресеньям исповедующихся больше, чем в будние дни. Толпа стоит плотно, спина к спине. Запах ладана перебивается запахом начищенных сапог. Грехи у всех, как на подбор: блуд, винопитие, сквернословие. Сколько отец Василий ни увещевай, каждый отойдет с сокрушенным сердцем и в следующий раз вернется при своих привязчивых бесах.
Батюшка не унывал. На то и покаяние, чтобы снять у человека с души хотя бы часть тяжести. Временно. Пока снова на дне, как осевшая грязь, не скопится свинцовая, темная тоска от своего и чужого непотребства.
Отец Василий обычно с первого взгляда по головам определял, сколько сегодня причастников. Они, как ни странно, заметны. За тридцать лет службы чему ни научишься? По каким-то малоприметным манерам и общему выражению лиц отличаются агнцы, готовые к закланию, от тех паршивых козлищ, которые хотят еще погулять, потянуть, отсрочить время ответа.
Обычно командующий, как и положено по должности, стоял первым. Бестрепетно перечислял грехи и со столь же спокойным, непроницаемым лицом отходил к чаше. При этом отец Василий всегда знал, что за графом остается еще много чего непроговоренного. Есть такие вещи, которые Михаил Семенович просто не знает, как произнести. Не по сугубой тяжести содеянного, а по внутренней щепетильности. Как, скажите на милость, чужому человеку, пусть и священнику, открывать потаенные движения души? Может быть, слишком сложные для нехитрого полкового батюшки.
Однако на всякого мудреца довольно простоты, и отец Василий разок посоветовал его сиятельству собороваться в Великий пост, чтобы снять с себя все, о чем не удается рассказать за год. Священник со сдержанным смешком вспоминал взгляд, которым тогда одарил его граф: мол, это уж совсем лишнее, я и так строго блюду свои обязанности, являя православному воинству пример церковной ревности, а в душу мне не лезьте.
Действительно, раз в месяц Воронцов со всем штабом и адъютантами подходил к причастию, в посты дважды. И каждое воскресенье отстаивал службу от начала до конца, храбро сражаясь с длинным византийским чином.
Поэтому отец Василий был удивлен, когда заметил графа в неурочное время, да еще в конце толпы, как обычно делают люди, желающие поговорить особо. За три года это был первый случай, и священник озадаченно крякнул, не понимая, чего такого натворил раб Божий Михайло – человек скрытный, но кроткий и имевший от рождения дух мирен.
Очередь двигалась медленно. Граф стоял, знаками отвергая все попытки пропустить его вперед. Терпением командующего Господь тоже не обидел. Такие-то люди, внешне всеми любимые, иной раз выворачивали перед исповедником целые соцветия зла. И мелькавшие перед ними пьяницы, да дебоширы начинали казаться ангелами.
Наконец, очередь Михаила Семеновича подошла. Наскоро перечислив свои обычные грехи: злоязычие, гордыня, непочитание начальства, – граф приступил к главному:
– Батюшка, в Париже я посетил салон госпожи Крюдерен.
Отец Василий не показал своего удивления.
– Вы и раньше там бывали, но не считали нужным каяться, – мягко укорил он. – Что-то случилось?
– Да, – кивнул Михаил. – Одна молодая особа… Ей стало плохо во время сеанса. Но она фактически увела нас оттуда. А мы сидели, как в столбняке. Не знаю, почему.
«Да уж известно, почему, – хмыкнул про себя священник. – Есть брани, где вы генерал. А есть, где и рядовым не годитесь».
– Должен был сделать я, – с ожесточением выговорил граф. – А сделала она. Девица. Весьма робкая.
– Внешность обманчива, – вздохнул отец Василий. – Возможно, эта барышня по чистоте души острее чувствует зло. Значит, ей сделалось дурно, и вы осознали, что не стоило туда ходить?
– Видите ли, – Михаил подыскивал слова. – Я заметил, что мадемуазель… Я могу не называть ее имени?
– Конечно.
– Я заметил, что она думает по многим вопросам сходно со мной. В случае с Крюдерен ее обморок только подтвердил мои смутные опасения.
– Иными словами, – усмехнулся отец Василий, – правы опять-таки оказались вы? Это очень опасная барышня: ее суждения убеждают вас в собственной непогрешимости.
Воронцов смутился.
– Я не то хотел сказать.
– Да нет, – покачал головой священник. – Вы сказали именно то, что хотели. Каетесь в гордыне и тут же снова превозносите себя. Хорош тот человек, мнение которого совпадает с вашим.
– Ее мнение вовсе не всегда совпадает с моим, – раздраженно бросил Михаил, вспомнив разговор о крепостных. Вообще-то он не собирался говорить о Лизе. Ему хотелось избавиться от чувства нечистоты, почти физической, возникшего в салоне баронессы, и не пропавшего, несмотря на новые впечатления.
Однако все дороги ведут в Рим. А все разговоры замыкали в себе имя мадемуазель Браницкой – скромнейшего существа – которая ни на что подобное не претендовала.
– Я искренне рад, граф, что у вас появилась знакомая, способная увести друзей с сеанса одержимой духовидицы, – твердо сказал священник. – Поверьте мне, это большое приобретение. Что же до отпущения грехов, то я не понял, о чем именно вы сокрушаетесь? О том, что поехали к заклинательнице, ложно толкующей Писание? Или о том, что по вашей вине молодой особе стало дурно?
Отец Василий не знал, откуда у него в разговорах с графом такой строгий тон. За что он сердится на командующего? К чему того подвигает? Воронцов внутренне подобрался. Этот человек нелегко отдавал свои откровения. Может, и не стоило на него давить?
– Я виноват в обоих случаях, – признался он. – А еще хуже, что сам не смог увести компанию. Мой долг был…
