В ту эпоху никто не употреблял слово «византийский», и в течение всего Средневековья итальянцы применяли одно и то же название. Во всех договорах о морской торговле говорилось, что судно и купцы идут «к римлянам». Во времена первых латинских предприятий на Востоке, в 1100-х гг., Матфей Эдесский, армянский историк, не называл греков другим словом, кроме как «римляне» [ромеи].
Государи Запада никогда не хотели признавать Восточную империю блистательным продолжением Древнего Рима. Ни Карл Великий, коронованный императорской короной через четыреста лет после падения Рима, ни Оттоны, гораздо позже провозгласившие сами себя «римско-германскими» императорами, не желали видеть в константинопольских императорах хранителей никогда не прерывавшейся традиции. В этом отношении наши историки, особенно те, кто навязал слово «византийский», выказали странную склонность цитировать работы наемных писателей, которые два-три века наперебой старались очернять образ этой Римской империи Востока, высмеивали ее власти, изображали Константинополь городом, пребывающим в упадке, хотя по богатству и культурному влиянию с ним ничто не могло сравниться.
Хроники и исторические труды, созданные в непосредственном окружении Оттонов в германских землях, говорят о Константинополе так, будто в Германии о восточных императорах ничего не знали. Для периода между смертью Константина и коронацией Карла Великого в 800 г. авторы упоминали их всего девять, тогда как их царствовало двадцать четыре, однозначно идентифицированных греками. Их изображали авантюристами, главарями шаек, якобы захватывавшими город силой, а еще охотней — наместниками, которых туда для управления посылал Рим.
Значительно позже, в 1250-е гг., автор «Паломничества Карла Великого», героической песни, описывает важнейшие эпизоды путешествия, совершать которое императору никогда и в голову не приходило, и особо останавливается на его пребывании в Константинополе, где якобы царствовал король Гугон Сильный. Весь этот рассказ — лишь плод разнузданного воображения автора, который, воспевая заслуги франков, без колебаний прибегает к бурлеску и выдумкам в дурном вкусе. Рыцари — спутники Карла Великого — бросают вызов королевским рыцарям, вступая в нелегкие бои, в которых одерживают верх: Оливье — сто раз за ночь занявшись любовью с дочерью Гугона, Гильом — обрушив стену, которую тридцать человек не могли свалить тараном: он метнул в нее большой золотой шар, Бернар — обратив вспять воды Босфора. В результате Гугон признает себя вассалом Карла.
ГЛАВА I.
НА ПУТИ В ИЕРУСАЛИМ (1096―1099)
Великие паломничества уже не имели ничего общего с паломничествами прошлого, когда люди, ходившие маленькими группами, могли останавливаться в приютах. Теперь нужно было каждый день и всю дорогу кормить тысячи ртов. И больше не рассчитывать на милосердие добрых душ, а платить за каждую буханку хлеба или каждый буасо зерна, вести многочисленные переговоры и даже требовать невозможного от городов или от служащих королей либо императора Востока, которые, всегда изумляясь таким массам, очень часто отвечали, что не могут удовлетворить эти требования. С первых дней похода и до самого Константинополя нехватка пищи вызывала у паломников недовольство, несправедливый гнев, приводила к столкновениям и резне.
СОБЫТИЯ ПЕРВОГО КРЕСТОВОГО ПОХОДА, ТАК НАЗЫВАЕМОГО «НАРОДНОГО»
Худшие насилия (это единодушно пишут все) чинили бедняки, которым было нечем платить и которые часто находили на что сослаться, чтобы этого не делать. Почти все они происходили из Иль-де-Франса и имперских земель, где епископы, верные Урбану II, не могли выступать с проповедями. Они слушали другие проповеди, иначе построенные и вдохновленные другими идеями: проповеди отшельников, священников и монахов, многие из которых порвали с церковью. Жизнь в бедности или в затворничестве, любовь к обездоленным людям побуждали этих проповедников скорей распалять слушателей, чем убеждать их. Речи духовных вождей этих толп бедняков придавали паломничеству особый колорит и создавали взвинченную психологическую атмосферу. Они говорили о Библии, о возвращении еврейского народа, который вышел из Египта, чтобы дойти до Святой земли. Они без конца вспоминали чудеса Иисуса и биографию Марии Магдалины, раскаявшейся грешницы, которая после смерти Христа избрала уединенный образ жизни. Их успехи вдохновляли других — мнимых монахов и самозванцев, которые не выражали никакого почтения к церкви и пользовались наивностью простецов. Папский легат, спешно посланный, чтобы остановить эту волну беспорядков, осудил таких проповедников, которые показывали публике знаки, доказывали, по их уверениям, что они посланники Бога, и вручали крест, призывая в паломничество всех бедняков, женщин, хромых, глухих и слепых. Многие тогда щеголяли крестами на всех частях тела, нанесенными красной или зеленой краской, «какой обычно женщины подводят глаза». Рядом с одной молодой женщиной шел гусь, и вскоре разнеслась молва, будто гуси посланы Богом, чтобы указать путь к Святой земле. В одной церкви в Камбре гусей подвели к алтарю, и остолбеневшие зеваки почтили их как святыню.
Обличители призывали массы быть свидетелями низостей отдельных клириков, и в атмосфере крайнего напряжения и нетерпимости эта проповедь в народе быстро приобрела мятежную окраску. Они все чаще вспоминали Апокалипсис Иоанна Богослова и победу Христа над злом, призывая к войне с теми, кто разрушил Гроб Господень, со всеми врагами веры и, может быть, еще в большей степени — с богачами, особенно с городскими, которые, занимаясь ростовщичеством и нечестной торговлей, наживаются на тяжком труде обездоленных. Подобных призывов к воровству и резне не было в речах священников и духовников, которые сопровождали «баронов», — они гораздо больше говорили о молитве, о том, чтобы быть достойными службы Богу, а еще больше, очень много, — о милосердии к простому люду и к слабым.
Не все эти вожди были монахами, отшельниками и проповедниками-самоучками, неспособными сражаться. Что это не так, показывает такая фигура, как Петр Пустынник, который умел собирать толпы и даже внушать им фанатизм, вовлекая в эту рискованную авантюру. Он мог принимать командование и, пусть даже не сражался с мечом или копьем в руке, умел в трудные моменты найти для людей укрытие, внезапно отвести их назад и перегруппировать, чтобы проще было обороняться. Но другие служители церкви заставляли говорить о себе иначе—уже не как об обычных лидерах, а буквально как о главарях банд, и банд вооруженных. Фолькмар, священник, набрал несколько тысяч человек в Саксонии и Чехии и повел их убивать евреев в городе Регенсбурге. Другой священник, Готшальк, конечно, «воспламенил сердца людей разных народов», чтобы они следовали за ним в Иерусалим, но тоже собрал их вокруг себя — выходцев из Лотарингии, Восточной Франции, Баварии и Германии, более 15 тыс. человек «воинского сословия» и столько же пеших.
Наряду со служителями церкви в походе участвовали и военачальники. Если историки не говорили о них, то потому, что не обратили внимания на некоторые рассказы, сообщавшие, что бедняков сопровождали рыцари и настоящие сеньоры, а выходцев из Германии — даже графы и князья. Противопоставляя этот крестовый поход, определяемый как «народный», другим, историки проигнорировали сеньоров Иль-де-Франса, которые, поскольку король был отлучен, проповедей папы не слышали, но сговорились, собрались и приняли крест. Это не были ни бедные младшие сыновья, ни маргиналы, отвергнутые семьей, — совсем напротив. Например, Готье Санс-Авуара
[19], одного из самых видных людей в этих толпах, всегда изображают лишенным владений и наследства авантюристом, от которого отвернулось общество, тогда как на самом деле он принадлежал к знатному роду, был сеньором нескольких фьефов и обладал хорошими землями в области Пуасси. Санс-Авуар — так называлась одна из деревень, и его предки передавали эту фамилию от отца к сыну. Готье, сын Гуго Санс-Авуара, отправился в Иерусалим с восемью рыцарями — своими вассалами. Оба его брата, Гильом и Симон, сопровождали Боэмунда Тарентского, и все трое погибли на Востоке, на поле боя, от рук египтян
[20]. Сообщения о переходе и боях содержат имена и других сеньоров из Иль-де-Франса: Рено де Бри или де Бруа, сеньора Бофора и Питивье; Готье де Бретёйя; Годфруа Бюреля, сеньора Этампа, «командира и знаменосца отряда из двухсот пеших бойцов»; Тома де Марля, сеньора де Куси; Драгона де Неля; Кларамбо де Вандёйя и Гильома Плотника, виконта Мелёна и Гатине. Немецкие хронисты, до сих пор мало изученные во Франции, больше внимания уделяют крупным военачальникам, славным подвигами. К ним относился Эмихо Лейнингенский, «знатный и очень могущественный муж, который велел называть его графом и на Рейне, прежде всего в горах, имел в подчинении немалое число сеньоров, в большей или меньшей степени разбойников, следовавших за ним повсюду — правда, скорее чтобы грабить на большой дороге, чем чтобы помогать бедным». Относились к ним также очень знатные и прославленные особы — граф Гуго Тюбингенский, Фридрих, Конрад и Альбрехт фон Циммерны
[21], Генрих фон Шварценберг, Ульрих и Рудольф фон Саарвердены, Альбрехт фон Штоффельн и Бертольд фон Нойфен
[22].
