Тот самый Боэмунд, который двенадцать лет назад сокрушал армии Алексея I Комнина, в апреле 1097 г. пришел к нему с большим отрядом, опять же имея вид завоевателя
[36]. Норманны столько раз изменяли императору, бросали свои армии на Балканы, чтобы захватывать города или провинции, что греки теперь единодушно предпочли бы выпроводить их обратно.
Однажды на берегах реки Вардар сильная императорская армия, состоявшая из крупных контингентов наемников-болгар и печенегов, донских дикарей, напала на арьергард латинян. Под Касторией: «Мы нуждались в снабжении, но население отказывалось иметь с нами дело, так как они боялись нас и считали, что мы пришли разорять их земли. Спешно вернувшись более чем с тысячей людей, Танкред Готвильский без труда отразил их и взял в плен военачальников, которые заявили, что выполняли приказы императора. В конечном счете удалось договориться с высокопоставленным сановником Алексея Комнина, и после этого норманны продолжили путь, под бдительным надзором, но хорошо снабжаемые продуктами питания»
[37].
В КОНСТАНТИНОПОЛЕ: ССОРЫ И РАЗРЫВ
По дороге к Константинополю Готфрид Бульонский был вынужден оставить своего брата Балдуина Булонского с женой и людьми из его окружения на несколько дней в заложниках. Для других прием был еще суровей, и франки нашли все ворота города закрытыми, так как император разрешил входить только вождям, и то не более чем десяти вместе. Франкам велели поставить палатки на другом берегу Золотого Рога, и греки снабжали их так недобросовестно, что они принялись грабить и жечь дома в красивых предместьях и опустошать сельскую местность в окружности до нескольких лье
[38]. Армия императора быстро вразумила их, и, униженные тем, что отступили и понесли столько потерь в борьбе с греками, о которых говорили, что «у них нет ни стойкости, ни храбрости для ведения войны, у мужчин твердости не больше, чем у женщин», Готфрид Бульонский и его спутники преклонили колени перед Алексеем.
Переговоры длились несколько недель; стороны постоянно не понимали или старались обмануть друг друга. Император, который пять месяцев покровительствовал беднякам и пытался спасти им жизнь, дал знать баронам, что обязуется являться со своими людьми, в сопровождении армии и флота, чтобы хорошо их снабжать, по суше и по морю, и чинить их флот, если он у них есть. Алексей также обещал не допускать никаких притеснений паломников по дороге к Гробу Господню. Но он потребовал, чтобы бароны принесли ему присягу, как поступали до них все иностранные военачальники, командиры наемных отрядов. Они должны были признать его верховным командующим над их людьми и, главное, обещать передавать ему все города и территории, завоеванные во время походов в Азии; они получали право селить там своих людей и даже строить там латинские церкви и управлять этими квазинезависимыми княжествами, только если примут обязательство верности и подчинения и изъявят готовность защищать новые границы от имени империи. Однако о судьбе Иерусалима разговора не было.
Готфрид Бульонский сначала отказался, ссылаясь на то, что уже присягал германскому императору. Это были явные отговорки: дело было двадцать лет назад, и тогда он был еще совсем молод, лет двадцати; если он хорошо послужил этому императору во время двух итальянских походов, в 1082 и 1084 г.,то впоследствии выступил против него на стороне церкви. Его отказ и неуклюжие попытки некоторых других уклониться от присяги позволяют думать, что в тот день, а может быть, еще и до выступления в поход западные князья решили оставить завоеванные земли себе и поселиться там, даже не намереваясь возвращаться в свои страны. Во всяком случае, их поступки ясно выдают непонимание и даже враждебность и нетерпимость, какие латиняне испытывали по отношению к грекам.
Боэмунд уступил и в конечном счете охотно согласился принять дары от императора — монеты, золотые и серебряные сосуды, красивые шелковые туники, но, когда он пожелал, чтобы его признали командующим императорскими силами в Анатолии, начальником над стратигами и комендантами крепостей, император ограничился расплывчатыми обещаниями. Что касается Танкреда Готвильского, человека крайне надменного и, несомненно, склонного всю дорогу захватывать побольше добычи, он отверг все дары и, чтобы сильней уязвить греков, потребовал большой шатер Алексея, «который с большим трудом могли переносить двадцать верблюдов и в который входили, как в город, через ворота, охраняемые башнями»; ему убедительно дали понять его дерзость, и ему пришлось переправить через пролив свои войска и перевезти багаж на вьючных лошадях, захваченных по соседству. Роберт II Нормандский и Стефан Блуаский тоже позволили себя подкупить, получив столько золотых монет, сколько попросили, и десятки лошадей для замены утраченных по дороге. Раймунд IV Тулузский, покинувший свое графство с большими денежными суммами, не нуждался в материальной помощи. Он наотрез отказался принимать обязательства, но, прибыв последним, когда остальные бароны были уже в Азии, согласился присягнуть; однако текст его присяги состоял из таких общих слов и был настолько двусмысленным, что любой мог толковать его по-своему.
Таким образом латиняне, вынужденные дать присягу или принесшие ее из-за нехватки продуктов для продолжения пути и едва скрывавшие недобрые мысли, переправились в Азию, где с тех пор неизменно шли и сражались отдельно от греков, думая лишь о том, как бы все заграбастать. Ссоры, конфликты из-за первенства, не приведя к настоящей и открытой войне, которой едва удалось избежать, быстро вызвали разрыв.
Сначала латиняне стали лагерем под Никомедией, последней крепостью, еще находившейся в руках греков, и по крутым горным склонам, где пехотинцы, прорубая дорогу топорами и кирками, без конца были вынуждены ждать бедняков, не поспевавших за ними, они проторили себе путь до стен Никеи. Первые контингенты поставили там свои палатки 6 марта 1097 г., основные силы подтянулись не ранее чем через месяц. Турок там было мало, и на вооруженные подкрепления они рассчитывать не могли, но, пребывая под защитой прочных стен и получая по озеру, находящемуся под самым городом, продовольствие, оружие, дерево и камень для ремонта укреплений, они без труда отбивали атаки франков, которые без осадных машин теряли много людей: «Душевную боль, исторгавшую слезы сострадания, вызывало зрелище, когда турки, если им удавалось ранить одного из наших, осмелившегося приблизиться к подножию стен, бросали сверху на несчастного, еще живого, железные крюки, подтягивали тело к себе, причем никто не мог отобрать у них эту добычу, а потом раздевали труп и бросали его нам обратно совсем нагим»
[39].
