0 погибших и пропавших, а днем увидели вражескую армию с ее трофеями, взятыми у франков, в бесчисленном множестве заполнившую горы. Провизии стало не хватать, когда, чтобы дойти до побережья, им оставалось еще двенадцать дней перехода. Спасением они были обязаны только тамплиерам, которые во главе с великим магистром Эвраром де Баром установили в их рядах порядок и дисциплину: рыцари ехали на флангах собранного отряда, следя за его движением, а пешие шли в самом арьергарде, за толпой бедняков. Изнуренные лошади, умиравшие от голода, по дороге падали мертвыми, и люди ели их мясо.
В Сатталии, городе, недавно отбитом греками, губернатор немедля потребовал от латинян поклясться в верности императору и дорого заплатить за провизию. Им стали внушать, что до Антиохии сорок дней хода по местности, которую горные реки сделали непроходимой, тогда как по морю они доберутся туда за три дня, пройдя из порта в порт в полной безопасности. Ландульф, губернатор, предложил королю несколько кораблей небольшого водоизмещения, и тот разделил их между баронами и епископами. Другие суда были наняты «за немыслимые деньги»; греки вздували цены, и королевский флот поднял якорь только через пять недель после прибытия в Сатталию, попал в шторм и пришел в порт Антиохии лишь после пятнадцати дней рискованного перехода. Бароны встретили там Конрада и его отряд, который, восстановив в Константинополе силы и получив помощь от императора, вышел в море на флоте, оснащенном греками, и достиг Сирии за несколько дней, не встретив ни одной опасности. Так что обе больших латинских армии, которые в Константинополе отказались присягать императору, были обязаны спасением лишь помощи той самой Восточной империи, которую какое-то время назад помышляли уничтожить.
Чаще всего наши авторы, вынужденные торопиться, говорят только об этом отряде сеньоров и рыцарей без коней, но обходят полным молчанием злосчастную судьбу основных сил армии, пехоты и бедняков. Людовик VII долго пытался обеспечить им защиту, договорившись с греками, чтобы последние, получив круглую сумму в пятьсот марок серебра, обязались их сопровождать, кормить и охранять на горных дорогах силами отдельного военного отряда, который бы довел их до Тарса. Он доверил заботу о них весьма прославленным рыцарям под командованием Аршамбо де Бурбона и графа Фландрского. На них немедленно напали, окружили в лагере, и они уже считали себя погибшими; два отряда численностью в три-четыре тысячи попытались вырваться, но, лишившись сил, не в состоянии дать бой, эти несчастные в конце концов разбежались во все стороны, а по преимуществу примкнули к туркам, которые давали им хлеб и вербовали в свое войско
[90].
Король потерял на всем пути, убитыми или оставленными без помощи, всех своих пехотинцев; у его рыцарей уже не было коней, им не хватало денег. Он уступил командование армией магистру тамплиеров. В этих катастрофах или небрежениях, каких не могла затмить бледная победа на Меандре, обвиняли и по-прежнему обвиняют греков, которые, не довольствуясь получением большой прибыли от торговли продуктами питания, заводили королевское войско в пустыни, а в Сатталии отдали больных и безоружных людей на милость турок. Все это не следует понимать буквально, и хронист также пишет, что паломники в массе, измученные голодом и жаждой, не останавливались перед тем, чтобы убивать и грабить. Но никто — ни тогда, ни через весьма долгое время — не пожелал задуматься, насколько император и его приближенные были вправе осуждать этих латинян, которые присваивали все земли, отбиваемые у врага, и селились на них в качестве безраздельных властителей, насаждая гам вместе со своими законами и римской церковью династии, родственные западноевропейским.
В Сирии и Палестине баронам и сеньорам короля больше не приходилось бороться с греками, но они были вынуждены искать пути и союзников в мире, который шали очень плохо. В 1097―1098 г. Готфрид Бульонский и итальянские норманны, Боэмунд Тарентский и Танкред Готвильский, встретили в Анатолии только плохо организованные банды турок и не видели настоящих армий. Во время осады Антиохии из Алеппо все время поступали лишь слабые подкрепления, а в Дамаске мало тревожились о судьбе мусульман, осажденных в городе. Позже, на пути в Иерусалим, провизию и право прохода франкам предоставляли арабы, охотно оказывавшие услуги новым господам, чтобы избавиться от ига турок. Этот первый крестовый поход ни разу не привел к мобилизации всех сил ислама. Но в 1148 г. латинянам Святой земли угрожали со всех сторон, так что Людовик VII и Конрад III с войсками, и без того сильно ослабшими из-за суровых невзгод, должны были бы, чтобы оказать им помощь, сражаться на двух фронтах: на севере вместе с Раймундом де Пуатье, графом Антиохийским, — с атабеком Алеппо и на юге вместе с юным иерусалимским королем Балдуином III — с египетскими Фатимидами, которые, изгнанные в 1099 г. из Иерусалима, держали сильный гарнизон в Аскалоне. Монархи долго не могли прийти к окончательному решению.
В Антиохии Людовика VII принял Раймунд де Пуатье, второй сын Гильома IX де Пуатье, герцога Аквитанского, вступивший во владение княжеством в 1136 г. благодаря браку с юной Констанцией, наследницей Боэмунда II. Он постоянно воевал с императорами Иоанном II и Мануилом I Комнинами, заставлявшими его дать вассальную присягу, и с турками правителя Алеппо, атабека Зенги, то и дело нападавшего на его границы и некоторые крепости на берегах Оронта. В свое время папа призвал взяться за оружие и сразиться, чтобы отбить Эдессу. Теперь же Раймунд де Пуатье пытался убедить баронов идти на север и напасть на Алеппо. Молодая королева Алиенора Аквитанская, его племянница
[91], поддержала его, открыто продемонстрировав разлад между собой и королем. Однако в июне 1148 г. король Людовик VII, император Конрад, король Балдуин III Иерусалимский и все командующие армиями собрались под Акрой, чтобы держать совет и решить, куда вести войска. Собрание происходило на открытом месте, и толпа паломников, простых людей, которые были раздражены столькими промедлениями и которым не терпелось идти в бой и захватить добычу, устроила такой гам, крича об измене, что навязала свой выбор вопреки мнению благоразумных. Толпа кричала так громко, что об Алеппо уже не могло быть и речи. Она желала взять Дамаск, и Балдуин III, собиравшийся вовлечь европейских монархов в свою войну с египтянами, был громко освистан легкомысленной чернью, шумно требовавшей, чтобы выступали немедля, поскольку от захвата столь благородного города отказаться было невозможно.
