Снялись с лагеря, и, после того как войска беспрепятственно прошли глубокую лощину, на широкой равнине враги впервые напали на группу плохо защищенных людей, «не сомневаясь, что поразят их железом и уведут в плен, как презренную толпу рабов. Тогда-то те, кто прежде взывал о продолжении кампании, должно быть, пожелали отказаться от этой мысли и вернуться восвояси». Однако атаки турок разбивались о конные звенья рыцарей, которые в плотном строю, хорошо вооруженные, защищенные панцирями, шлемами и щитами, не спеша продвигались вперед, прикрывая батальоны пехотинцев. Эта победа, быстро забытая хронистами, открыла дорогу на Дамаск. Армия в правильном порядке прошла Ливанские горы и на выходе на равнину, у деревни Дарайя, в последние дни мая разделилась на три части: первым шел король Иерусалима, в центре находился Людовик VII, Конрад замыкал походную колонну. Они подошли к Дамаску с запада по обширной равнине, где были разбиты сотни плодовых садов, орошаемых множеством каналов и обнесенных глинобитными стенами; в сады вела густая сеть узких тропинок, многие из которых кончались тупиками. Рыцари и их люди нашли там в изобилии воду и фрукты, но продвигались вперед лишь с большим трудом, без конца атакуемые людьми, которые прятались за стенками или кустами или поднялись на террасы высоких домов. Деревья образовали словно густой лес, в глубь которого не проникал взор; рыцари шли медленно, не цепочкой и не имея возможности собираться в группы, теряя из виду знамена вождей. «Со всех сторон их подстерегали всевозможные опасности, и смерть грозила им в тысяче неожиданных обличий. За стенами находились также спрятанные люди, которые могли видеть наступавших через маленькие отверстия, нарочно проделанные в стенах, не видимые при этом сами, и они пронзали проходивших мимо копьями, поражая в бок. Говорят, в первый день много наших погибло без боя, приняв столь жалкую смерть»
[92].
Пришлось слегка расширять дорогу, валя эти заборы один за другим, чтобы наконец пойти немного быстрей, и при этом было взято столько пленных, что враги, испугавшись, покинули эти ограды и укрылись в город, под защиту его высоких стен. Франки встретили сопротивление только на берегах реки, текущей совсем рядом с крепостными стенами, со стороны конных отрядов, вышедших из Дамаска на помощь своим бойцам. Люди короля Балдуина III и Людовика VII не могли переправиться, и тогда император, «охваченный гневом, бросился через ряды армии французского короля, спешился со всеми своими людьми (то есть так поступали тевтонцы, когда в бою оказывались в отчаянном положении), и все вместе, перейдя в рукопашную, захватили переправу через реку, а потом позвали два других корпуса армии, и все разбили палатки под самыми стенами».
В Дамаске жители уже думали только о том, чтобы бежать, спасая жизнь. Они паковали пожитки, когда некоторые из них, войдя в контакт с одним или несколькими вождями христиан, убедили последних — вне всякого сомнения, за крупную сумму денег — разбить лагерь c другой стороны города, на востоке. Им сказали, что гам стены, очень низкие и сложенные из кирпича, рухнут при первом натиске и не понадобится использовать осадные машины, которые пришлось бы везти издалека, с большим трудом и большими затратами средств, надолго приковав войска к месту. Христиане так и сделали... оказавшись на сухой местности, лишенной воды и фруктов, в которых до тех пор никогда не было нехватки. Все бедняки кричали об измене, но войско, очень спеша оказаться в более защищенном месте, видя, что враги укрепляют оборонительные сооружения, решило сняться с лагеря и отправиться в Иерусалим.
Этот перенос лагеря, притом что христианские армии шли завоевывать город, конечно, стал следствием переговоров одного из франкских вождей с осажденными. Можно полагать, что ни Раймунд де Пуатье (который с тех пор вернулся в Антиохию и отказался следовать за французским королем в Иерусалим), ни Балдуин III Иерусалимский не горели желанием подчиняться черни, которая с восторженными криками требовала идти и брать Дамаск. Неудача подтверждала их правоту. Королю Иерусалима дорого заплатили, — говорят некоторые, — чтобы он покинул союзников, пришедших издалека, которые сами ни на миг не помышляли помочь ему в борьбе с египтянами. «Жители города тайно отправили [посланца] к иерусалимскому королю и передали ему: “Не думай, что, утвердившись в Дамаске, этот великий царь оставит тебя в Иерусалиме. Мы же предпочитаем тебя. Возьми наше золото, а тех отправь назад морем с тем, чтобы уцелело твое царство”. Они пообещали ему двести тысяч динаров, а владетелю Тивериады — сто тысяч. И когда те получили золото и возвратились в Иерусалим, оказалось, что это — медь»
[93].
Вильгельм Тирский, писавший позже, заявляя, что хочет быть беспристрастным, утверждает, что спрашивал об этом предмете «у мудрых людей, сохранивших очень верную память о событиях». Он видит здесь результат антагонизма между теми, кого называет «наши государи», монархами Антиохии и Иерусалима, и монархами Запада, «государями-паломниками». Некоторые полагали, что граф Фландрский просил государей Запада отдать город Дамаск ему, когда его завоюют. (Уверяют даже, что ему это обещали.) «Но некоторые из магнатов нашего королевства были об этом уведомлены и вознегодовали [...], ибо они надеялись, что всё взятое с помощью государей-паломников послужит расширению [Иерусалимского] королевства и к выгоде сеньоров, проживающих в нем. Негодование, испытанное ими, навело их на гнусную мысль: предпочесть, чтобы город остался в руках врагов, нежели видеть его под властью короля Франции, и это случилось потому, что им, проведшим всю жизнь в боях за королевство и вынесшим бесчисленные тяготы, казалось слишком горьким, чтобы плоды их трудов достались новым пришельцам, в то время как они сами, постоянно ощущая пренебрежение, отказались бы от надежды на вознаграждение, на какое давала им право долгая служба [...]. Другие, наконец, утверждают, что все зло совершили те, кого просто подкупило золото врагов».
Ни один историк до наших дней не противопоставлял до такой степени «паломников», вождей и знать европейских армий, и сеньоров латинских государств, завоеванных полувеком раньше. Уже довольно долго мы говорим о «пуленах» — франках второго поколения, поселившихся на Святой земле, — и о том, что делало их иными, возможно, мало расположенными искать общий язык с теми, кто приходил им на помощь. Но мы почти не говорим об их образе жизни, разных культурах и прежде всего о том, как они сосуществовали с мусульманами, усваивали их обычаи и поддерживали с ними добрые отношения
[94].
ГЛАВА III.
ВРЕМЕНА КОНСОЛИДАЦИИ (1150―1192)
В годы, последовавшие за столь бесславным отъездом обоих монархов, не сумевших сделать ничего, чтобы помочь франкам Святой земли, последние потеряли много людей убитыми в боях или попавшими в тюрьмы Алеппо и Дамаска. В Иерусалиме несколько раз вспыхивала упорная борьба за власть, когда королю наследовали лишь маленький сын или одни дочери. В 1131 г. Балдуину III было всего несколько месяцев, когда умер его дед Балдуин II Иерусалимский. Корона перешла к его отцу Фульку Анжуйскому и матери Мелизинде Иерусалимской, дочери Балдуина II. Когда в 1143 г. умер его отец, мальчик в тринадцать лет был объявлен королем, а регентство доверили его матери. В 1152 г., с приближением совершеннолетия Балдуина III, Мелизинда, мало склонная уступать власть, потребовала, чтобы вместе с сыном короновали и ее, но согласия не добилась. Отношения между королем Иерусалима и регентшей были разорваны, и последняя отказалась возвращать ему свои владения. Чтобы захватить Иерусалим, ему пришлось объявить войну сторонникам матери и взять приступом башню Давида, где она укрепилась с горстью рыцарей. В 1163 г. ему наследовал брат Амори I Иерусалимский, царствовавший всего одиннадцать лет, его сменил Балдуин IV Прокаженный, также правивший одиннадцать лет. После смерти последнего в 1185 г. бароны в отсутствие прямого наследника назначили королем внука А мори — Балдуина V, сына Сибиллы, который стал царствовать при регентстве Раймунда III, графа Триполитанского. В следующем году юный король умер, и вновь встала проблема наследования: притязания на престол предъявили Ги де Лузиньян, ссылавшийся на права наследования своей жены Сибиллы, и Раймунд III. Воспользовавшись отлучкой последнего, Сибилла добилась своей коронации, а потом короновала своего мужа Ги де Лузиньяна.
