На следующий день после столь плачевной победы «крестоносцы» решили вновь выйти в море, чтобы, отрекшись от своих обетов, напасть на Константинополь и взять его. Еще никто не объявил целью посадить там на престол императора-латинянина. Молодой Алексей IV Ангел, оказавшись в опасности в результате дворцового переворота, был вынужден бежать
[126] и укрылся в Германии у Филиппа Швабского. Тот во время встречи в Хагенау 25 декабря 1201 г. сумел убедить Бонифация Монферратского, который после этого тоже отрекся от обета и стал уговаривать баронов ехать в Константинополь, чтобы добиться от народа его [Алексея IV] признания и коронации императорской короной.
Алексей IV приехал к рыцарям в Зару, где они приняли его с почестями. Он обязался, как только его коронуют в качестве императора, выплатить им двести тысяч марок. Он обещал отправиться вместе с ними в Палестину на войну с мусульманами, взяв с собой все вооруженные силы империи, повелителем которой сделается. Он будет в течение года содержать флот, а после освобождения Иерусалима станет держать там пятьсот всадников и даст немалое количество съестных припасов всем, кто покинет Константинополь ради отъезда в Сирию или Палестину. Венецианцы хотели этого более, чем кто-либо. В 1171 г. их многочисленная колония из купцов, моряков и всевозможных ремесленников понесла тяжелые потери, когда император Мануил Комнин позволил простому народу, обвинявшему их в организации голода путем спекуляции зерном, выместить на них свой гнев. Вильгельм Тирский, часто сдержанный в оценках, пишет, что на месте было убито шесть тысяч венецианцев, и четыре тысячи проданы в рабство. Через несколько лет, в 1199 г., они послали флот, чтобы захватить остров Хиос: но участников экспедиции стали косить болезни, и синьория приказала возвращаться обратно.
Дож Энрико Дандоло был, разумеется, одним из самых верных сторонников Алексея IV Ангела и велел оснащать новые галеры, чтобы грузить на них осадные машины: «Сеньоры, в Греции имеется весьма богатая и полная всякого добра земля; если бы нам подвернулся какой-нибудь подходящий повод отправиться туда и запастись в той земле съестным и всем прочим, пока мы не восстановили бы хорошенько наши силы, то это казалось бы мне неплохим выходом, и в таком случае мы сумели бы двинуться за море»
[127].
Кто мог в это поверить? Согласиться на такой крюк, потерять время и людей, чтобы иметь дело с константинопольскими греками, чего уже немало времени все военачальники европейских армий старались избегать, переправляясь морем? Чтобы очистить свою совесть или, что более вероятно, попытаться успокоить папу, который уже готовился осудить их действия? Звучали и другие речи, и кое-кто, выбирая окольные пути, утверждал: чтобы вернуть Иерусалим и изгнать мусульман из Палестины, надо сначала нанести им мощные удары, развязав кампанию в Египте. После походов Амори, иерусалимского короля, который осадил Дамьетту и добился от фатимидского эмира Каира обещания платить дань, эта идея не давала рыцарям покоя. В 1202 г. бароны и сеньоры, влезшие в неподъемные долги и искавшие источники богатой добычи, без колебаний уверяли: пусть даже они не нападут на Египет — они столь же успешно, с большей выгодой и меньшим риском, пополнят мошну в Константинополе: «И знайте, что Заморская [Святая| земля будет отвоевана не иначе как через Вавилонскую землю [Египет] или через Грецию, если вообще будет когда-либо отвоевана»
[128]. Проповедники внушали нерешительным: тем, кто последует за вождями на штурм Константинополя, папа отпустит все грехи, «как если бы они умирали в войне с сарацинами за освобождение гроба Иисуса Христа».
20 апреля 1203 г. они покинули Зару и на четыре недели остановились на Корфу, где, согласно очевидцам, население острова встретило их криками радости, славя свое освобождение. «Так отбыли они из гавани Корфу накануне Троицы [...]; и там были собраны все нефы, и все юисье, и все галеры войска, а также довольно много купеческих кораблей, которые здесь к ним присоединились. И день был прекрасен и ясен, и дул тихий и легкий ветер. И они поставили паруса по ветру. [...] никогда не видано было столь прекрасного зрелища: и флот этот казался именно тем, который непременно должен завоевать землю, ибо, насколько охватывал взгляд, только и виднелись паруса нефов и кораблей, так что сердца людей были преисполнены радости»
[129].
ШТУРМ И ВЗЯТИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
23 июня крестоносцы подошли к Константинополю, но высадились только через две недели, 5 июля, в Галате, в самой глубине Золотого Рога, применив вооруженную силу. Их нефы бросили якоря там, где тридцать лет назад была колония венецианцев, и воины разбили лагерь у подножия городских стен, близ Влахернского дворца. Долгие месяцы ни одна попытка штурма не удавалась, и латиняне были вынуждены, добывая продовольствие и лошадей, грабить местности вдалеке, на берегах Черного моря, по ночам. Греки совершали вылазки «так часто, что шесть или семь раз на дню всей рати приходилось браться за оружие. И у них не было возможности отходить от лагеря в поисках провизии далее, чем за четыре арбалетных выстрела; и провизии было очень мало, за исключением разве что муки и солонины; да и из этого получали мало, а свежего мяса и вовсе не было, если не случалось, что у них убивали лошадей; и знайте, что для всего войска было у них съестного на три недели. И они были в весьма большой опасности, ибо еще никогда столь малым числом людей не было осаждаемо столько людей в каком-нибудь городе»
[130]. Латиняне, жившие в Константинополе, каталонцы, провансальцы, итальянцы, купцы и ремесленники, общим числом, как говорили, более десяти тысяч, опасаясь, как бы толпа их не перебила, спешно покидали свои лавки, склады на Золотом Роге и жилища в городе и приходили в армию франков, отчего она постоянно росла. Они снова и снова уверяли последних в коварстве греков и, если это еще было необходимо, вскоре их убедили, что невозможно заставить греков поплатиться за злодеяния и измены иначе, кроме как взяв город силой, с большим шумом, склонив их под иго.
