Без подвоза войск неспособные отстоять свои права на обширные территории, по существу венецианцы селились только по берегам. Например, в Короне и Модоне, ставших для них портами захода на морском пути на Восток. Однако их галеры, боевые корабли, выполнив свои задачи, стали использоваться для каперства и военных действий в средиземноморском Леванте. Их экипажи нападали на плохо защищенные острова, не считаясь с правами ни императора, ни даже дожа, забирали все себе, и некоторых вскоре постигла печальная судьба авантюристов, а другие, более удачливые, получив поддержку со стороны третьих лиц и найдя союзников среди греков, заставили признать себя властителями открытых городов. Марко Санудо повел свой флот на приступ Наксоса, потом, заняв все Киклады, принял титул «герцога Архипелага» и сделал своих родных и близких правителями Андроса, Санторина, Тиноса, Миконоса, а после особо дерзкого рейда подарил Спорады родственникам дожа — несомненно, чтобы добиться прощения. Отряды наемников на жалованье у дожа Дандоло зашли далеко на юг, добравшись до самого Крита; высадившись там, они заняли лишь отдельные полосы земли на побережье, но этого было достаточно, чтобы дождаться подкреплений из Венеции и, несмотря на упорное сопротивление греков под руководством их правителей — архонтов, в конечном счете через несколько лет захватить весь остров.
ЧЕТВЕРТЫЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД: ОТКЛОНЕНИЕ ИЛИ РАСКОЛ?
Чтобы рассуждать о такой странной операции, какой был четвертый крестовый поход, задним числом нашли слово «отклонение» — вероятно, это сделали авторы учебников, выделяя то, что выглядело самым важным, а именно взятие Константинополя латинянами. Но при чтении текстов обоих главных хронистов того времени хорошо заметно: они, безусловно, хорошо осведомленные, говорят, что армия не отклонилась, а «раскололась», так как многие рыцари отказались поступать на службу к венецианцам и предпочли поехать на помощь франкам Святой земли. Очевидцы, имевшие очень разное происхождение и игравшие далеко не равные роли в походе, а потом в основании восточной Латинской империи и в управлении ею, тем не менее дружно сожалеют о том, что, умалчивая о настроениях в армии, именуют роковыми дезертирствами.
В Венеции собралась всего треть рыцарей, которых ожидали. Эти люди не преминули оповестить земляков о своем затруднительном положении, почти о нищете, и о том, как с ними обошлись венецианцы, заставившие их разбить лагерь на острове Лидо, словно в карантине. Слухи об их нужде и об огромной денежной сумме, какую им предстояло еще собрать, не ободряли, а скорей расхолаживали их потенциальных соратников, особенно бедняков, которые, зная, что неспособны оплатить свой проезд, возвращались по домам. Несколько групп сеньоров и рыцарей предполагали отплыть из Марселя, Генуи или портов Южной Италии, где они, несомненно, заплатили бы меньше и, во всяком случае, не оказались бы на службе у венецианцев. Им навстречу выехали эмиссары во главе с графом Гуго де Сен-Полем и Виллардуэном, чтобы умолить их «проникнуться жалостью к Заморской земле и убедить, что никакая другая дорога не выгодна так, как через Венецию». Те, кого они встретили в Павии, позволили себя уговорить, и тем самым «их увещевания и просьбы склонили повернуть к Венеции довольно многих людей, которые собирались было пойти другими путями в другие гавани». В самом деле, граф Луи Блуаский, который, прибыв в Италию, еще колебался в выборе пути, доехал до Венеции и в течение всей авантюры был одним из знатнейших баронов, которых оба хрониста поминают по всякому поводу. Но другие, в том числе Рено де Дампьер и Анри де Лоншан вместе со множеством вассалов, сержантов и пехотинцев (в общей сложности несколько сот человек), остановились в Пьяченце, где одно братство принимало паломников, шедших в Компостелу или Рим, и давало им советы, и выступили оттуда в Бриндизи с намерением сесть на суда. Еще одна группа, несомненно, более многочисленная, которая открыто возвышала голос на советах и заявляла, что не хочет как изменять присяге и воевать с христианами Зары, так и поступать под начало венецианцев, которые, что было хорошо заметно, намеревались поступать с этой армией как вздумается, — вышла в море без подготовки, чтобы самым прямым путем достичь Сирии. Этьен Першский, больной или, может быть, раненный при крушении своего судна во время отплытия, долго оставался со своими людьми в Венеции и в марте 1201 г. тоже поехал искать порт в Апулии.
Отпрыск знатного, богатого и уже прославленного шампанского семейства Жоффруа де Виллардуэн, с 1185 г. маршал Шампани, был, как мы видели, одним из тех, кто после смерти Тибо III Шампанского убеждал баронов признать вождем Бонифация Монферратского. Он был одним из шести делегатов, посланных в Венецию для заключения договора об оснащении флота, а позже, в Константинополе, — одним из тех, кто ездил к императору Исааку Ангелу с требованием выполнить обещания. Самый выдающийся человек в совете христианских баронов и самый мудрый в армии, он до смерти в 1213 г. оставался не только исключительно важным свидетелем, но и советником будущего Балдуина I
[154]. Никто другой не мог так авторитетно, как он, говорить о соглашении и деловых переговорах с венецианцами и о том, что говорилось на собраниях. Маршал Шампани и Романии, решительный сторонник отречения баронов от их клятвы, он не дает слова тем, кто возмущался и не желал следовать за армией в Константинополь, но неизменно изображает их агрессивными, все время угрожающими либо вернуться домой, либо следовать в Акру на собственные средства. Он их сурово осуждает, обвиняя в бесчестности и измене делу истинных христиан: «Ах! Какая была это беда, что прочие, те, кто отправился в другие гавани, не явились сюда! Как было бы вознесено христианство и как унижена была бы земля турок!» Он сам с тремя другими вельможами был послан к паломникам, собиравшимся отплыть из других портов, кроме Венеции, «чтобы ободрить их, и просить их проникнуться жалостью к Заморской земле, и убедить, что никакая другая дорога не выгодна так, как через Венецию». Эти старания пристыдить «верных» и бессовестно оправдаться показывают, как много народа не желало ехать в Венецию. Из двадцати шампанских рыцарей, принявших крест в 1201 и 1202 гг., под стенами Константинополя оказалось всего девять.
В Заре аббат Во-де-Серне, один из вождей, наиболее враждебно относившихся к идее штурмовать город, пригрозил отлучением тем, кто станет сражаться с христианами — подданными венгерского короля. Позже, когда жители подписали с дожем Дандоло договор о безоговорочной капитуляции, некоторые вожди заявили городским уполномоченным: «Почему вы хотите сдавать свой город? Пилигримы не нападут на вас, и вам нечего их опасаться. Если вы в состоянии защищаться от венецианцев, то можете быть спокойными». После взятия Зары многие франки не выдержали опеки, навязанной дожем: «На третий день под вечер в войске случилась большая беда, ибо между венецианцами и французами началась распря весьма великая и весьма яростная; и со всех сторон схватились за оружие; и распря была столь велика, что мало было улиц, где не велось бы великое сражение мечами и копьями, и арбалетами, и дротиками; и множество людей было там ранено и убито. [...] и рассудительные люди, которые не хотели зла, ввязались, вооруженные, в схватку и начали ее унимать; и когда они разнимали ее в одном месте, она возобновлялась в другом. Таким образом продолжалось дело до глубокой ночи; [...] и недоставало малого, чтобы рать была загублена»
[155]. Дезертирство Рено де Монмирайя было составной частью массового отъезда, в котором, по словам Виллардуэна, участвовало около тысячи человек — как знатные мужи вроде Симона IV де Монфора
[156] и его брата Ги, которые вместе с верными вассалами присоединились к венгерским войскам, не сумевшим прийти на помощь Заре, так и множество простолюдинов, настоящих паломников. Из них пятьсот человек погибло в кораблекрушении, а другие, которые бежали ночью по лесным и горным дорогам и след которых затерялся, несомненно, были захвачены разбойниками, обречены на жестокую нищету и проданы в рабство на невольничьих рынках. Наконец, в той же Заре, когда венецианский флот уже поднимал якоря, Ангерран де Бов, сеньор фьефов под Амьеном, покинул лагерь, а с ним его брат Гуго «и столько людей из их земель, сколько они могли увести с собой».
