Жан де Жуанвиль был еще очень молод, когда познакомился с королевским двором. На большом пире в Сомюре он резал мясо для своего сеньора, графа Тибо IV Шампанского, и последовал за ним, чтобы служить при нем. Еще не получив отцовского наследства, поскольку земельные владения принадлежали матери, он не замедлил откликнуться на призыв короля, за большие деньги приобрел оружие и, заложив земли, собрал несколько родичей и вассалов, общим счетом десять рыцарей, три из которых носили знамя. В своей книге он много говорит о себе, о состоянии, в каком он пребывал перед отъездом, о своей жене, только что произведшей на свет сына Жана, и о всем своем роде, собравшемся вместе с его братом и местными богачами в Вербное воскресенье на пир, который продолжался несколько дней. Он покинул свою родню, «не позволив себе обратить взор к Жуанвилю, дабы прекрасный замок и двое моих детей, которых я покидал, не растрогали мое сердце». Он не выводит себя в своем рассказе на первый план, но сообщает, где находился, и повествует о своих радостях, успехах и горестях. Так он готовился к отъезду, а куда более долгий рассказ посвящен высадке в Сирии, в Акре, когда он был настолько утомлен, что не мог держаться на парадном коне, присланном ему королем, и тому, как последний послал за ним, чтобы пригласить его за стол
[176].
Ряд рассказов, записанных в позднейшие годы одним достойным человеком, собравшим свои заметки и воспоминания, письма, которые рыцари и пехотинцы писали близким, позволяет лучше познакомиться с войском короля. Их авторы ясно дают понять — они рассчитывали, что эти письма, записанные по следам событий, будут циркулировать в обществе и с ними познакомится широкий круг людей: «Пусть эти письма прочтут все наши друзья», — пишет один из них. Другой даже позаботился указать, где, когда и как взялся за перо: «Эти письма были написаны в городе Дамьетте накануне Рождества монсеньора святого Иоанна Крестителя, которое пришлось на тот же месяц».
Мишо опубликовал целиком
[177] письмо Жана-Пьера Сарразена, камергера короля, адресованное Никола Арроду
[178], парижскому бюргеру. Это очень подробный рассказ о событиях, начинающийся с высадки под Дамьеттой и заканчивающийся через пять лет после возвращения короля во Францию. Сарразен знал, что его прочтет не только Никола Аррод, и обратил особое внимание на хронологию: он датирует отъезд короля из Эг-Морта «1254 г. от воплощения», но считает нужным уточнить: «Римским апостоликом был Иннокентий IV, коралем Франции — Людовик, о коем мы только что говорили, графом Голландии — Вильгельм, королем Англии — Генрих, графом Шампани и графом Бри — Тибо IV, епископом Суассона — Липерий, аббатом монастыря Сен-Марк в Суассоне — Менелон де Базош». Простые рыцари или оруженосцы тоже брались за перо, чтобы информировать близких, не сеньоров и не прелатов, далеких от двора и всякой власти, которые хотели быть в курсе операции на Востоке. «Молодой паломник» по имени Ги, из дома виконта Мелёнского, писал брату — школяру в Париже: «Знаю, что вас беспокоит положение Святой земли и короля Франции и что вас интересует как общее благополучие Церкви, так и судьба великого множества родных и друзей, сражающихся за Христа. Вот почему я счел своим долгом сообщить вам некоторые новости о событиях, молва о которых, несомненно, до вас уже дошла». Автор не умалчивает ни о чем. Ведь об одном-единственном эпизоде, взятии города, он написал текст на четыре больших колонки, рассказав то, чего нельзя найти больше нигде, — почему и как Дамьетта была взята без боя. «По решению королевского совета, созванного крайне срочно, мы отправились на Восток. Был план атаковать Александрию, но через несколько дней внезапный шторм унес нас далеко по морю, отделив и рассеяв несколько наших кораблей. Султан Каира и другие сарацинские государи, узнав через своих шпионов, что мы идем к Александрии, собрали бесчисленное множество вооруженных людей, чтобы перебить нас. Франки, то ли переменив мнение, то ли занесенные ветром туда, где их не ждали, нашли плохо защищенный город». Такие письма дают об армии больше представления, чем рассказы хронистов и тем более историков, писавших позже. Этот молодой человек знает, что его брату в Париже интересно всё: «Насчет татар мы не узнали ничего ясного, о чем стоило бы сообщать. Но тут нам не приходится ждать ни добросовестности от коварных людей, ни человечности от людей бесчеловечных, ни милосердия от псов, у которых его нет. Когда я узнаю что-нибудь определенное или примечательное о татарах или других, я уведомлю вас письмом или через Роже де Монфасона, который весной должен ехать во Францию к нашему сеньору виконту, чтобы привезти нам деньги».
ОТ ЭГ-МОРТА ДО КИПРА
Эг-Морт был первым настоящим портом, который вскоре после завоевания лангедокского Юга наконец дал Людовику Святому удобный доступ к морю. До тех пор купцы Монпелье на этой земле Мертвых Вод — прудов, вредных для здоровья и тянувшихся от подступов к городу до Сен-Жиля на Роне, — использовали только якорные стоянки, часто ненадежные. «Порт» Латт едва мог принимать большие суда, а входные каналы слишком часто заиливались. Паломники, ехавшие в Рим или на Святую землю, садились на галеры или маленькие суда в месте под названием Листель, временном поселении, получившем название «Нега Ромьё» («там, где погружаются в воду те, кто едет в Рим»). Этого хватало для обычной торговли, но было совершенно недостаточно для погрузки сотен коней и осадных машин. Работы в Эг-Морте начались в 1240 г., и возможность для них дал обмен землями между королем и бенедиктинским аббатством Псалмоди — соглашение, одобренное папой Иннокентием IV. Чтобы вызвать приток людей в эти места, пустынные и слывшие нездоровыми, хартия поселения предоставила новой общине жителей — рабочих, моряков, канатчиков и парусинщиков, а вскоре также мелких торговцев и менял — большие налоговые льготы, а именно — отмену пошлины на соль с ближайших прудов. Были развернуты две больших стройки: одна — порта и якорных стоянок, другая — укрепленного сооружения, большой башни, названной башней Констанции, для обороны от пиратов
[179].
