БЕДНЯКИ И БАРОНЫ
Те, кто не говорит о священной войне, стараются все-таки различать «крестовый поход бедноты» и крестовый поход «баронов». Эти слова используют все авторы, и ни в учебниках вплоть до университетских, ни во всевозможных публикациях для всевозможной публики никто не пишет по-другому. Но опять-таки выбор слов, рассчитанный на создание ложного представления, небезобиден. Из него следует, что в 1096 г. было всего два похода, тогда как мы можем их насчитать самое меньшее шесть-семь. И, кроме того, это противопоставление «крестового похода», где участвовали только бедняки, отправившиеся в путь исключительно затем, чтобы помолиться, другому походу—сеньоров, воинов, одержимых страстным желанием завоевывать земли. Эти слова, которые, как и многие другие, были придуманы или усвоены педагогами, стали настолько общепринятыми, что ни один автор, заводя речь о «Первом крестовом походе», не может без них обойтись. Однако если четыре отряда «баронов» вели князья или крупные феодалы, то и «бедняки» не были предоставлены самим себе, безоружны, лишены опытных вождей или воинов, которые бы их сопровождали или, скорей, ехали верхом впереди. Конечно, многие крестьяне среди участников похода никогда не ходили нигде, кроме как по своим полям, и отправлялись в путь без малейшего представления о том, сколько предстоит пройти, и об опасностях, которые их подстерегали. Они брали с собой семьи, подковывали волов и запрягали их в двухколесные повозки, нагруженные зерном и живностью из птичника. Наивные, как дети, они, завидев вдалеке замок или бург, спрашивали, не это ли Святой город. Но задолго до 1096 г. движение паломников взяли в свои руки люди, назначаемые приходскими священниками или паломническими братствами. Ни одна группа не выступала в путь без этих проводников, которые за несколько лет до того побывали на Востоке и хорошо знали дорогу, нравы разных стран и ловушки, которых можно было опасаться. Эти люди умели говорить с греками, а потом с чиновниками эмиров и со стражниками святилищ.
Слово «барон» тоже внушает совершенно ложные представления, потому что очень много «бедняков» участвовало и в тех предприятиях, которые мы определяем как «крестовые походы баронов». В Клермоне и во время своего долгого объезда страны папа обращался прежде всего к знати, к рыцарям и воинам всех рангов, заведомо способным взять на себя тяжелые расходы на долгое путешествие. Непосредственно к беднякам он не адресовался, и, судя по всему, ничто не говорилось для того, чтобы побудить к выступлению их. Но «вскоре бедняков охватил столь ярый пыл, что ни одного не остановило осознание своих скромных доходов и сомнение, вправе ли он покинуть свой дом, виноградники и поля». Как можно было запретить им последовать за рыцарями и отправиться в путь? Принимать их, кормить, защищать от врагов и помогать до последнего момента участвовать в паломничестве считалось делом милосердия. Каждый вечер в лагере или на биваке священники или монахи из свиты князей и сеньоров — такие, как Раймунд Ажильский, капеллан Раймунда IV Тулузского, Одон, епископ Байё, Гильберт д’Эврё, приближенный Роберта II Нормандского, Петр, епископ Ананьи, сопровождавший Боэмунда Тарентского, Адемар Монтейский, епископ Ле-Пюи, которого папа назначил легатом, — проповедовали, что помогать слабым — это долг: «Никто из вас не может быть спасен, если не будет почитать и утешать бедных; они без вас умрут, а вы без них не обретете спасения. Они молят за ваши грехи Бога, которого вы столь часто оскорбляете». Под Антиохией вечером после победоносного боя, в период, когда продукты питания становились все более редкими и дорогими, было решено отдать простым людям часть добычи. Чтобы кормить и поддерживать своих вассалов и крестьян, держателей своих владений, Раймунд IV Тулузский и Готфрид Бульонский взяли с собой крупные суммы в золотой монете.
Очевидцы и историки того времени, стараясь понравиться своим читателям и удивить их, говорили о десятках и сотнях тысяч мужчин, женщин и детей. Как отнестись к этим цифрам, мы не знаем, настолько авторы расходились во мнениях и, похоже, сознательно шли на сильные преувеличения. Хронисты, конечно, не могли сделать точных подсчетов. Но мы можем прислушаться к ним, когда они говорят, что в этих толпах, походных колоннах, воины всегда были сравнительно малочисленными и ни у кого не было лошади или кольчуги. И поверить Анне Комниной, которая, вместо того чтобы приводить очень большие цифры, говорит о растерянности константинопольских греков при вести о приходе франков: «Общий порыв увлек их, и они наполнили все дороги. Вместе с кельтскими воинами шла безоружная толпа женщин и детей, покинувших свои края; их было больше, чем песка на берегу и звезд в небе, и на плечах у них были красные кресты. [...] Приходу этого множества народов предшествовало появление саранчи, которая [...] страшно опустошила виноградники»
[12]. Фердинанд Лот, считающийся одним из лучших специалистов по оценке численности армий того времени, гиперкритичный и склонный скорей убирать нули, чем преувеличивать, пишет, что 12 августа 1099 г. в сражении при Аскалоне войска франков следует оценивать приблизительно в 1200 всадников и 9000 пехотинцев
[13].
Бремя таких масс замедляло движение, совершенно исключало захват противника врасплох с помощью засады и вынуждало каждый вечер разбивать огромный лагерь, привлекая большое количество воинов. В июне 1097 г., чтобы выйти к городу Никее и осадить ее, франкам пришлось расчищать путь по крутым дорогам топорами, и бедняки двигались так медленно, что последние группы пришли через три недели после первых. Весь период боев суда константинопольского императора днем и ночью причаливали в ближайшем порту, чтобы выгружать в больших количествах продовольствие для раздачи самым обездоленным.
К тому же по дороге постоянно убывала численность воинов. Вожди подсчитывали умерших и «малодушных», которые, чрезмерно устав, заболев, осознав грозящие опасности, покидали лагерь, бросаясь в позорное бегство.
Выйти в море, чтобы пересечь Адриатику, было делом очень рискованным. Люди Роберта II Нормандского, Стефана Блуаского и Роберта Фландрского, прибывшие в начале ноября 1096 г. в Бриндизи, там разделились. Погода была плохой. Фламандские сеньоры переправили своих людей, но остальные отказались отплывать и остались на месте на долгие месяцы, до самого апреля 1097 г. Многие не дождались этого времени и повернули обратно, причем после того, как судно, взявшее на борт более двухсот паломников, затонуло, такие дезертирства участились.
НЕВЕДЕНИЕ ОБ ИСЛАМЕ
Читая тексты того времени, когда западноевропейцы готовились к вторжению ради освобождения Иерусалима, мы хорошо видим: история захвата арабами Святой земли и эффектные успехи христианской реконкисты, устроенной греками, которые были отмечены большими триумфами в Константинополе и огромным количеством эпических песен по всей Восточной империи, латинянам и даже Риму остались почти неизвестны. К моменту, когда «крестоносцы» собирались выступить в путь, эти события и, в частности, войны между арабами и греками в коллективной памяти отсутствовали. Ни один хронист не задерживается на их описании, а большинство их не упоминает. Об этом свидетельствуют слова, какие они использовали, чтобы называть тех, с кем собирались встретиться. Из подвигов войны на Западе, кампании Карла Великого против эмира Сарагосы в 778 г., кампаний христиан, освободивших в 785 г. Жерону, в 801 г. Барселону и в 811 г. Тортосу, грамотеи тысячных годов вынесли только слово «сарацины». То же слово применяли генуэзцы и пизанцы к магрибинским пиратам, грабившим побережья Италии, разорившим Рим и Геную, похищавшим женщин и детей, обрекая их на рабство. О происхождении этого слова нет единого мнения. Одни говорят, что так называли людей с темным цветом кожи, другие — что их считали потомками племени, жившего в Сирии близ одноименного города. Чаще всего в них видели сынов Сары, супруги Авраама. Во всяком случае, это слово было в ходу задолго до появления ислама, а в христианском мире его применяли также к слабо христианизированным народам, жившим в Аквитании и на Пиренеях. Для других авторов жители Африки были «исмаилянами», потомками сына Авраама, или «агарянами», происходившими от Агари, рабыни Авраама. Третьи говорят о «публиканах» или «азимитах», в отношении которых Гвиберт Ножанский утверждает, что они не боятся ни стрел, ни мечей, потому что, как и их кони, целиком покрыты железом.
